Разговор прекратился. Конец всему — и патеру и надеждам отца на то, что они с Рузой попадут в дом приходского ксендза, что он избавится от кротов, сусликов, телят и крыс, а главное — от крестьянских бород, которые он намыливает и бреет по субботам или в воскресные дни ранним утром.
Матоуш попал в сети любви. Любовь немного укротила его и прежде всего изменила наружность сапожника. Он остриг свои вихры, приобрел выдровую шапку, а потом стал отращивать усы. Крепостные не имели права носить ни усов, ни хотя бы козьей бородки, но Матоуш не обращал внимания на запрет и ходил щеголем. Да и внутренне он преобразился. Он уже не просиживал ночи за книгами, зато чаще играл на скрипке. Сидя за работой, он думал о Розарке и о черте, которого будет представлять, чтобы понравиться ей. Мысли о черте и о Ружене всегда сопровождали друг друга. Матоуш сказал себе:
— Или она станет моей женой, или я пойду бродяжничать.
Странствия были для него убежищем, где он хотел укрыться от горестей жизни, вознаграждением за все обиды.
В это время схоронили старого учителя. Над его головой прошумели воды вечного забвения и избавления от тягот жизни. Космический атом возвратился в черную пропасть вечных изменений, вечного водоворота, откуда он на мгновенье выбился к мутному свету сознания. Нужно было найти нового укротителя для распустившийся мальчишек, с которыми матери не могли уже-ничего поделать. Ах, если бы он только был здесь со своей розгой! Но где его взять, если людей, готовившихся к этому занятию в школах, — не хватает, а господа вместе с достопочтенным паном викарием об этом и не думают?.
У старосты идет совещание.
— В Гавирне учителем портной; почему бы и у нас не мог стать учителем тот, кто не обучался этому?
— Гм… Да ведь гавирнский учитель даже не умеет латинским шрифтом писать и пишет только готическим, — ворчит староста про себя.
— А вот в Бездечине учителем ткач, — раздается другой голос.
— Ну, этот и считать не умеет, — бормочет коншель Ваноучек.
— Одним словом, нужен поскорее какой-нибудь учитель.
— Попросим, чтобы назначили Иржика Махачека.
— Он для этих разбойников слабоват… Лучше, пожалуй, молодого Штепанека. Он сейчас ведет себя очень хорошо. И учен достаточно. Говорят, по ночам все что-то пишет или читает. Сам господин священник говорит, что он сбросил с себя старого Адама и стал совсем другим человеком.
— Ну что же… Оба они — свои люди, и любой из них лучше, чем какой-нибудь чужак.
Так Иржик и Матоуш получили шансы занять место покойного. Теперь они боролись не только за Ружену, но и за место учителя. Но Матоушу вредил черт, а Иржику помогали религиозные песенки и кларнет.
— Что с вами такое, что вы хмуритесь да швыряете все?
Так спросила Ружена отца, когда он однажды, придя откуда-то, начал швырять все, что ему попадалось под руку.
— Ах, не спрашивай! — заворчал тот, замахав в воздухе хлопушкой для мух.
— Ну скажите же!
— Он стал в Комарове священником.
— Кто он?
— Еще спрашиваешь — кто!.. Этот твой поп… Я был в Войкове, там мне рассказали. Если бы ты бросила сапожников и эти комедии, ты могла бы стать экономкой. У него там теперь двоюродная сестра за экономку.
— Отец!
И снова, как и в тот раз, у нее просилось на язык: «Какой вы глупый!» Но она только расхохоталась.
— Над чем ты смеешься?
— Да над этой двоюродной сестрой… родственницей…
Отец хлопнул дверью и уселся во дворе погреть старые кости в лучах летнего солнышка. Потом, заглянув под навес, где лежали дрова, заметил, что они уже подходят к концу. Тогда он бросил думать о святом отце и крикнул дочери в окно:
— Ружена, возьми пилку и сходи за хворостом.
— Куда?
— Ну куда же, как не в господский лес.
— А если меня там поймает лесничий или новый злой обходчик?
— У тебя есть глаза, уши и ноги! Увидишь, услышишь — и убежишь.
Они заперли дом и пошли вдвоем. Розарке неохота идти. Она еле бредет. Ее движения исполнены прелести. Недаром Розарку прозвали «принцессой». Она шагает через ложбинки у речки, радуясь в душе, что отделалась от патера. Перед глазами у нее стоит его лицо с каплей под носом. Придя на Балатков лужок, окруженный со всех сторон молоденькими лиственницами, она запела старинную песенку: «Пасла овечек я в зеленой роще, пасла овечек я в темном лесу». Вместе с ней пела зеленая роща; только овечек здесь не было. Зато следом шел Иржик Махачек. Он увидел ее из окна своей избы и по мешку и пилке в руках догадался, что девушка идет в господский лес за хворостом. Вскоре он очутился в Шимоновой роще, на лужайке у ключа, между ельником и лиственницами.