— Доигрались! — сказала она смеясь. — Вот так история!
Он тоже засмеялся, и оба, уставшие от бега, уселись на мох. Тень от деревьев скрывала молодых людей, никто не видел их, кроме луны. Никто не слышал их, кроме тихого бора. Они очутились во власти мгновения. Говорят, что в такие минуты люди теряют голову, и эти минуты дороги, потому что разум молчит. Ружена потеряла голову, забыла о Матоуше…
Луна плутовски подмигивала Матоушу, когда он после полуночи возвращался домой. Охмелевший победитель загляделся на ночное светило, и спьяна ему показалось, что проказница-луна ухмыляется.
— Не смейся! — закричал он и хотел погрозить ей кулаком.
«Нет… Она не смеется. Это я смеюсь», — поправил он сам себя и пошел дальше. Но он ошибался. Луна все видела и действительно смеялась. Утром на другой день, отрезвев, Матоуш узнал, что вчера он выиграл сражение с господами за свободу, но проиграл учительское место. Теперь у него была забота, как бы не проиграть и Руженку. Чувство к ней росло в сердце, он обезумел от любви. В нем трудно было узнать прежнего озорного сапожника…
Сознание людей — это только небольшой островок среди таинственных глубин их внутренней жизни. Этот островок у Матоуша был заполнен любовью, а любовь постепенно сменялась ревностью.
Люди удивлялись происшедшей с ним перемене; некоторые многозначительно показывали пальцем на лоб. Но мозг его был в порядке, только сердце стонало, а уста часто шептали: «Черт с ним, с учительством… Только бы добиться Розарки!»
Из тенет любви его спасло великое зарево золотой свободы. Оно заиграло на горах, словно весна, веселя сердца даже уставших от жизни стариков.
А у Ружены было два сердца, и в каждом по стреле: одна показывала на Матоуша, другая на Иржика. Любовь ее металась между обоими. Сердце было рассечено на две половины; в мозгу же упрямо засела одна мысль: «Хочу быть госпожой учительшей!»
ГЛАВА III
По примеру других общин создали свой отряд народной обороны и жители Вранова. Они называли его «гвардией». Гвардейцы проходили военное обучение. Старый капрал обучал их в хорошую погоду в поле, а во время дождя — в зале у старосты. Матоуш был в числе самых усердных. Во время занятий он забывал даже о Ружене… Однажды в воскресенье, после обеда, она с Иржиком сидела на пригорке около дома, в тени ясеней.
— Посмотри, Иржик, как красиво идет гвардия на учение. Они пошли в горы. С ними и Матоуш… Ну что же, ему это идет… Красивый парень…
Эта похвала как булавкой уколола Иржика. Он промолчал.
— А почему ты не с ними?
— Это неприлично для учителя.
— Ты еще не учитель.
— Но я хочу им быть, а это могло бы мне повредить в глазах господ.
— Нечего так бояться всего, ведь у нас теперь свобода.
— Свобода… свобода, — повторял он, не зная, что дальше сказать.
— Почему ты так кисло говоришь об этом?
— Знаешь, Розарка… Священник в своих проповедях говорит странные вещи.
— Черт с ним, со священником и его проповедями! Нельзя во всем попам верить. Люди уже не боятся их, как раньше, и не дают им столько денег. А это им не по вкусу.
И снова Иржик почувствовал себя так, словно кто-то булавкой уколол его в мозг, где прочно и удобно обосновалась мысль о пане патере.
Разговор не вязался: повеяло холодом. С минуту они молчали. Потом Ружена заговорила снова:
— Пойдешь к ним?
— Я еще подумаю.
— Что-то долго ты думаешь!.. Если бы я была мужчиной, то не раздумывала бы ни одной минуты… Жаль, что женщинам нельзя.
— Ты хотела бы стать Властой или Шаркой? Помнишь, я читал тебе о них в книге по чешской истории?
— Это было бы прекрасно!
— Что же, ты хотела бы перебить мужчин?
— Нет, но я ездила бы на коне, носила бы саблю, а мужчин приставила бы к прялке и корыту.
Смеялись ее губы и глаза, смеялось все лицо.
Но Иржик хмурился.
— Так как же? Смотри туда, на гору, как хорошо они маршируют!
— Жаль, — прервал ее Иржик, — что этот капрал Лейка не знает чешского устава и все время командует по-немецки: айнс, цвай, айнс, цвай… Я видал это недавно в зале у старосты.
— Подумаешь, какое дело! Только была бы у нас гвардия… Тебе бы это тоже было к лицу. С ружьем или пикой — ты бы стал другим человеком и шагал бы по команде капрала: айнс, цвай, айнс, цвай!
Она смеялась без умолку. Сбила у него с головы шапку, запустила пальцы в волосы и стала ерошить их. А у Иржика от этого электрические искры разбегались по всему телу. Он подсел к ней ближе и положил ей руку на плечо. Она отодвинулась.