— Это большая ошибка.
— Не мог же я перед рождеством, когда рабочие и батраки сидят без работы и голодают, гнать людей, которые приходили просить в долг немного муки или хлеба?!
— Да, так и надо было делать, — проворчал Пайла и спросил: — А у вас записано, кто сколько должен?
— Ну, конечно.
— Покажите мне.
Должник хотел было сказать, что Пайле нет до этого дела, но все-таки показал. Обычно деревенские лавочники записывали свои торговые расчеты мелом на стене или на дверях лавки, у Матоуша они были аккуратно записаны на бумаге. Ростовщик, хорошо знавший, сколько у кого в кармане, стал просматривать список должников.
— Боже мой! — сказал он, окончив читать.
— Что такое?
— У вас тут одни бедняки… Вот, например, вдова Иракова — батрачит, бедна, как церковная мышь, пятеро детей на шее. Отдаст она вам, как же, ждите…
— Когда придет весна, она будет работать на богатых крестьян, как вол, и расплатится.
— А вот еще! Вдова Бедрникова с тремя мальчишками-музыкантами… Вместо денег они вам сыграют на кларнете или пропиликают на скрипке. А Бендичек еще, наверно, подбавит на своем барабане.
— Заплатят… заплатят, — защищал себя и этих несчастных Штепанек.
Незваный гость перебрал одного за другим всех должников.
— Все эти ваши записи не стоят и гроша ломаного, — сказал он. — Уступите-ка мне их за четверть того, что у вас здесь нацарапано, и я спишу эту четверть с вашего долга. Правда, это будет невыгодная сделка, но лучше что-нибудь, чем ничего.
— Ну да, вы будете их преследовать, гонять по судам, а у кого есть избенка — продадите с торгов. Дайте сюда записи!
Он протянул руку, но Пайла держал бумагу крепко и собирался уже засунуть ее в карман.
— Отдайте мне, это мое, а не ваше!
— Не волнуйтесь. Подождите. Я вам сделаю другое предложение: за все эти каракули предлагаю одну треть и еще забираю весь ваш товар в лавочке за четверть его цены. Все, что останется от вашего долга, заплатите в счет вашей избы.
— Вы хотите зарезать меня без ножа?
— А вы не знаете, почему?
— Нет.
— Староста еще утром пошел в управу заявить о драке, которую вы вчера затеяли. Вас посадят в холодную, а из тюрьмы трудно приводить дела в порядок… Говорите без дальних слов: принимаете вы мое предложение или нет?
— Вы хотите содрать с меня шкуру?
— Оставьте себе свою шкуру и платите!
— Живодер!
— Больше я с вами разговаривать не буду и подам на вас в суд, — рассердился ростовщик и собрался уходить.
— Записи! — заорал на него сапожник.
— Все эти записи не стоят того, чтобы о них говорить; я оставлю их у себя и перечислю эти долги на свой счет.
— Дай сюда! — рассвирепел Матоуш. Он протянул руку за бумагой, но Пайла уже сунул ее в карман, бросился к дверям и в мгновение ока исчез.
— Стой! — несся за ним крик, подобный реву раненого тигра. Оба взбежали вверх по холму, тяжело дыша. Для ростовщика решался вопрос о наживе, для Штепанека — о судьбе несчастных бедняков, которым грозил суд.
— Матоуш опять чего-то натворил, — смеялись люди, видя, как он мчится за ростовщиком.
— Пайлу догоняет; хочет ему, наверно, оставить что-нибудь на память.
— Так его, так, — пусть накладет мерзавцу как следует!
Общественное мнение было на стороне Матоуша. Он догнал противника, надавал ему действительно как следует и, отобрав бумагу, вернулся домой.
— Плохо мне насоветовал покойный отец, — пожаловался он дома матери, которая была свидетельницей происшедшего.
— Да, — вздохнула та, — плохо насоветовал… А ты теперь займись сапожным делом и брось торговлю. Правильно говорят: «девять ремесел, а десятое — нищета».
Но Матоуш был так возбужден, что не слыхал слов матери. Он сел за верстак, собираясь дошить башмаки Иовке Якубову, но думать о коже, дратве, каблуках он не мог. Мысль убегала в неведомые дали. Он думал о жизни и о себе, и ему стало больно.
Бедный Матоуш! С кем бы он ни встретился в жизни, со всеми у него одни неприятности.
Тук-тук-тук, — постучался на другой день поздно вечером Войта Бедрник в окно к Штепанеку. Тот открыл ему.
— Мать дома?
— Уже спит в чуланчике.
— Тогда впусти меня.
Оба уселись в горнице за столом.
— Откуда это ты так поздно? Ты же весь в снегу.
— Я иду со сваровской фабрики, работаю там со вчерашнего дня.
— Как же так: ведь сегодня восьмое декабря — праздник зачатия девы Марии?