Отец устыдился своего страха, поднял с земли трубку и, сделав вид, что поверил уговорам Штепанека, спросил:
— Так конец дележу господских земель?
— Что идет — не пропадет. Придет время, заберем у господ всю землю, все имения, замки, фабрики и будем там работать и хозяйничать сообща. Все долги отменим, не будет ни заимодавцев, ни должников. Каждый получит то, что ему нужно для жизни.
— А не делить?.. — удивился Пехар, сдвинув шапку с затылка на лоб.
— Нет, не делить. Снова бы повторилась старая история: тот, кто сильнее, взял бы себе все. Проклятый круг завертелся бы попрежнему, и через некоторое время господа снова бы сели нам на шею.
Матоуш волновался и долго говорил о будущем. Бедняк слушал, почесывая за ухом, а наслушавшись, перебил его:
— Ну… ну… надо доборонить.
Он схватил вожжи, крикнул на коровенку и, погоняя ее, стал размышлять о том, что услышал сейчас.
— Уничтожить долги — это хорошо, но хозяйничать сообща… нет… Лучше иметь свой клочок земли. Ну, буренка, ну!
Матоуш смотрел, как над стариком вьется табачный дым, а из-под бороны поднимается пыль.
Предчувствие не обмануло Матоуша: два жандарма пришли за ним, чтобы отвести его в тюрьму. Но сначала они обошли все село. Жандармы введены новым императором, и до сих пор здесь их не видели. В селе их боялись, и было чего бояться. Ружья и каски у них блестели, усы торчали — у одного рыжие, у другого белесые. Повсюду заглядывают, смотрят сердито, будто хотят перестрелять всех встречных, а село сжечь. В голове у них крепко засел приказ: нагнать страху на людей. Жизнь для них — это погоня; аресты, штрафы — для них потеха. У них всюду глаза, всюду уши: они записывают все, что видели и слышали, что пронюхали. Горе жандармам, если они, возвратившись в казармы, не принесут ничего, что грозило бы людям тюрьмой или хотя бы денежным штрафом. Собака не привязана или без намордника — штраф. Печная труба деревянная или недостаточно высокая — штраф. Человек закурил недалеко от овина — штраф. Не отстегнуты постромки у лошади, когда она стоит с возом, — штраф. Дом без номера — штраф. Этих собак, труб и курильщиков, лошадей с постромками, домов без номера во Вранове целые дюжины. Значит, дюжины и штрафов.
Когда жандармы выявили все беспорядки, они направились к избе Штепанека за Матоушем. День клонился к вечеру. Жандармы пробрались оврагом по кустарнику и, чтобы навести ужас, сразу ворвались в избу и стукнули об пол прикладами. Затрясся пол, зазвенели в окнах стекла.
— Где Матоуш Штепанек?
Бедная мать задрожала от страха.
— Утром ушел куда-то.
— Куда?
— Не знаю.
— Когда вернется?
— Сказал, что к вечеру.
— Мы подождем.
Жандармы сели за стол. Старуха дрожала как осиновый лист. Чтоб было страшнее, жандармы не сняли ни касок, ни ружей.
— Что это за; святой в шубе тут у вас, на стене?
— Это не святой, это — Гавличек.
— А здесь кто?
— Это — Гус.
Мать была так сбита с толку, что чуть не сказала «святой Гус».
— Снимите.
Она не поняла и со страхом переспросила.
— Снять эти два портрета! Сейчас же снять!
У матери затрясся подбородок и подкосились ноги. Она взяла стул, с трудом влезла на него и протянула руку сначала к Гавличку.
— Мама, что вы делаете? — послышался за ее спиной голос сына.
Мать молча указала на жандармов и снова подняла руки к портрету.
— Слезьте, мама, — сказал Матоуш, — и оставьте портрет.
Он подошел и помог ей слезть со стула.
— Оба портрета снять! — закричал на Матоуша белобрысый, и оба жандарма стукнули об пол прикладами. Стук был словно восклицательным знаком в конце приказа.
— Вы не имеете права приказать мне это, — воспротивился им сапожник.
Щелкнули ружейные затворы.
— Сыночек, послушайся и сними портреты.
— Не сниму.
— Мы сами поможем, — закричал белобрысый, оттолкнул старуху и протянул руку, чтобы сорвать со стены портрет.
У Матоуша кровь вскипела, глаза заблестели. Он встал перед жандармом и тоже закричал:
— Не смейте, иначе я буду жаловаться, что вы посягаете на мою собственность. Вы сами проповедуете, что собственность священна и неприкосновенна.
Жандармы наставили штыки, чтобы Матоуш отступил.
— Я защищаю свое и не двинусь с места. Если имеете право, колите! — Он подергивал плечами, готовясь вступить с ними в драку.
— Ради христа, опомнись, Матоуш! — простонала мать, схватив его за руки.
Жандармы набросились и на нее:
— Назад, бабка!.. А ты, негодяй, пойдешь с нами в тюрьму.