— Вы это могли бы сказать сразу. А портреты не смейте трогать.
Жандармы, связав Матоушу руки, погнали его перед собой по дороге вдоль всего села.
«Жандармы ведут Матоуша», — мигом разнеслось по селу, люди высовывали головы из окон, дверей, конюшен.
У матери по изборожденному морщинами лицу текли слезы. Ведь морщины, как где-то написано, — это дорожки, прорытые богом для слез. Старушка вышла да дома и печально глядела вслед Матоушу, пока тот не скрылся из виду. И солнышко зашло в ту же сторону. Мать глядела вдаль, туда, где скрылись сын и солнце; после них остались только слезы да вздохи.
Старый Бельда давно уже отзвонил к вечерне; вокруг сельских хлевов уже кружились летучие мыши, когда Войта Бедрник вернулся вечером с фабрики. Он поел похлебки, а потом, сидя за столом, опустил голову на руки.
— Что с тобой, — спросила мать, — что ты молчишь?
— Меня выгнали с фабрики… Я поспорил с мастером, он меня из-за какого-то пустяка крепко обругал и хотел ударить.
— Что же ты наделал? Ведь нам нечего будет есть! Ты же знаешь, что Винца взял свой кларнет и ушел с музыкантами в Россию, а Бендичек у хозяина и на себя не зарабатывает.
— Найду где-нибудь другую работу, а до тех пор Матоуш даст нам в долг, как всегда, когда нам приходится туго.
— Матоуша увели жандармы.
Мать рассказала, что случилось вечером. Известие было для Бедрника новым ударом. Ведь этот человек был ему единственным верным другом. Все смеются над его уродливой фигурой… А девушки? Нечего уж и говорить… Только Матоуш не смеется и обращается с ним как с товарищем; иногда они даже играют вместе на скрипке. Матоуш не забыл еще того, чему научился в юности. И таким теплом веет от него. С другими людьми Войта Бедрник чувствует себя стесненно, от других веет холодом. Знобит Войту и теперь. Он не выдерживает и выходит со скрипкой в сад. Скрипка плачет, и вместе с ее звуками Войта невольно уносится от печальной действительности к иному бытию, в далекие края. Он ищет, сам того не зная, таинственный, чудесный ритм, движущий жизнью всего мира, жизнью человека и природы. Он тоскует и не знает, что тоскует от желания слиться в гармоническом единстве с этим ритмом. Может ли Войта Бедрник понять, что делается в глубине его души? Он только чувствует боль, а скрипка жалуется и плачет.
Звуки скрипки разносились в вечерней мгле. Люди еще не спали. Сидя на порогах, они слушали и равнодушно говорили:
— Этот верзила опять ночью играет на скрипке, мышей из нор вызывает.
Но кто-то его понял. У сердца своя душа, — это не разум; у тайной любви свое зрение — не глаза; свой слух, который слышит лучше ушей. В саду под звездами сидела Розарка, одна, без мужа, и думала о Матоуше. Ей, так же как и Войте, казалось, что от Матоуша к ней струится тепло; оно струилось и сейчас, издали. А от Иржика веяло холодом. Звуки скрипки доносятся до нее. Слезы капают на колени.
Был май — время любовных томлений и вздохов. Цвела душистая сирень; из соседних садов доносился аромат цветущих черешен и яблонь.
ГЛАВА VI
Над Лоуковом село солнышко, оставив на небе длинную оранжевую полосу, предвещавшую ветер или дождь. Старик Доленяк возится на опушке леса с пнем: пыхтя, ударяет по нему то топором, то мотыгой, а когда устанет, на минуту останавливается и расправляет согнутую спину. Он размышляет о том, что человек, раз повозившись с пнем, может трижды согреться: во-первых, вырывая его из земли; во-вторых, раскалывая; в-третьих, сидя у растопленной печки.
Дед дожил до того возраста, когда нервы уже настолько расслаблены, что трудно думать про себя; мысли так и просятся на язык, хотя рядом никого нет. Доленяк оглядел все вокруг и, увидев приближающегося человека, проворчал в бороду:
— Ей-богу… это он… Ах, черт возьми!.. гляди-ка… За ним поодаль один из тех… Конечно, он… Глаза меня не обманули.
И сейчас же крикнул:
— Эй, Пехар! За вами идет жандарм, а вы и не знаете… Он спрятался в ольховнике у ручья… Их тут кругом как собак. Наверное, пронюхали что-нибудь неприятное для господ. Давайте запутаем след, только не оглядывайтесь.
Войта удивленно поднял глаза на окликнувшего его старика.
— Вы меня знаете?
— Некогда об этом говорить. Идите за мной: я знаю в господских лесах каждое местечко. Здесь столько извилистых стежек, оврагов, расщелин в скалах, что эта собака потеряет след. Только не оборачивайтесь.
Они пошли. Старик прихрамывал.
— Ну, теперь, Войтех, мы можем отдохнуть. Здесь нас ни один черт не найдет.
Они присели на поросший мхом камень.
— Куда вы спешите?