— Сначала скажите, откуда вы знаете меня и даже помните мое имя?
— Посмотрите на меня хорошенько, догадаетесь сами.
Пехар устремил на него взгляд.
— Нет, я вас не узнаю.
— А ведь и пяти лет не прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз; потом вы перестали ходить к Веруначевым и собирались поступить в семинарию.
— Уж не Доленяк ли вы?
— Да, Доленяк, владелец кузницы. Продали ее… за долги продали.
— Вы очень изменились с тех пор, как я вас видел.
— Еще бы, еще бы… хромаю теперь… Проклятый фельдшер неправильно срастил мне поломанную ногу. Да и морщин прибавилось; голос дребезжит, как треснувший горшок, и бороденка отросла… Не удивительно, что вы не узнали меня. Так, так… я старый Доленяк. Живу в избенке Веруначевых, а осенью, когда там мнут лен, месяца, два квартирую в его трактире. А теперь вы расскажите мне о себе.
— Я бросил семинарию.
— И хорошо сделали. А что вам нужно здесь, где жандармы и сыщики сидят за каждым кустом?
— Пожалуй, вам я могу довериться, вы не выдадите.
И Войтех рассказал, что случилось и куда он идет.
— Было б, наверное, лучше, — сказал старик, — если б вы, не заходя в Лоуков, добрались до Праги другой дорогой.
— У меня нет ни гроша.
— Уж признайтесь, что вы лезете к ним в пасть не столько из-за денег, сколько из-за девушки.
В лощине темнело, и не было видно, как покраснел Войта. Он ничего не ответил старику. Он любил Тончу, и когда думал о ней, у него пропадал страх перед жандармами.
— Так как? — спросил старик.
— Пойду, куда решил.
— Если вы во что бы то ни стало хотите заглянуть туда, то не ходите по крайней мере прямо в трактир к Веруначевым, а спрячьтесь у меня в избушке, пока жандарм не уберется. Потом вы можете тайком повидать девушку.
— Хорошо… Я так и сделаю.
— Уже темнеет. Пойдемте лесом, а потом тропинками ко мне, чтобы никто не видел.
Старик взял на плечо топор и мотыгу и, хромая, двинулся в путь по узкой, пролегающей среди густых зарослей стежке. Пехар шел за ним, безуспешно стараясь завязать откровенный разговор со стариком о прошлых временах, когда он, еще школьником, часто ночевал у него в домике во время каникул, а иногда от нечего делать помогал старику раздувать мехи в кузнице. Пехар тогда давал ему читать книги, а в праздники они часто беседовали за кружкой пива. Дед не отвечал Пехару и, мелькая среди деревьев как привидение, шел впереди, указывая дорогу.
Жандарм Коевак сидел в это время у Наймана в горнице за столом и рассказывал ему о молодом человеке, за которым он следил до самого леса, но потом потерял из виду.
— Мне приказано следить за каждым, кто шатается в этих местах.
— Вы думаете, что он шел к Лоукову?
— Вероятно. Он шел от Вранова и все время подозрительно оглядывался. Мне сразу пришло в голову, не связан ли он с бежавшим утром Веруначем.
— Из Вранова? Может быть, это молодой Пехар? Прежде он ухаживал за дочерью этого изменника, этого злодея.
Говорящий глотал слова, словно кнедлики; его кадык, как поршень, двигался вверх и вниз.
— Ну что ж, сделаем сейчас же обыск, — сказал жандарм. Он встал и потянулся за висевшим на стене ружьем.
— Нет… Я не пойду.
— Вы новый староста, и это ваша обязанность.
— Знаю, знаю…
— Почему же вы не хотите?
— Люди сразу сообразят, что я ваш сыщик. Это плохо и для вас и для меня. Идите один, но я бы вам посоветовал другое.
— Что?
— Если этот подозрительный парень в селе, то он навряд ли скрывается в трактире. Прятаться у Верунача опасно. Ищите сначала у них в избушке, где мнут лен, недалеко от леса, за домом. Там живет старый разорившийся кузнец Доленяк, нищий… браконьер… никчемный человек… негодяй. Он подстрекает бедноту против зажиточных и прячет у себя подозрительных людей. Только подождите, пока совсем стемнеет.
Жандарм последовал его совету.
Через сад за трактиром, среди ветвистых черешен и яблонь, он подкрался к избушке. В темноте мелькала его фигура и поблескивала каска с желтым шишаком. Жандарм не чувствовал майского запаха цветов, не слышал пения дроздов в лесу; он видел перед собой только беглеца и уже готовил для него кандалы, с радостью предвкушая, как он ударит его сзади прикладом. Он был так увлечен этой мыслью, что даже несколько раз прищелкнул языком от удовольствия.
Доленяк выглянул из своей крепости. Он, как все браконьеры, видел ночью лучше, чем днем, и часто говорил, что глаза и старое ружье — две вещи, которые останутся ему верными до смерти. Говоря так, он забывал о руках. Хотя они у него и тряслись, но когда старик стрелял в зайца или серну, пуля попадала точно в цель.