— Где муж?
— Утром ушел куда-то.
— Куда?
— Не знаю, — ответила она, пожав плечами.
— Скажете, когда розга по спине засвищет.
— Правда, не знаю.
Слезы капали у нее из глаз.
— Откройте эту комнату, — указал жандарм на дверь рядом.
— Она не заперта… Там спят мой младший сын и дочь Тонча.
— Мы ее не сглазим.
Жандарм и староста вошли в каморку.
— Огня!
Хозяйка боялась зажечь лучину и возилась с фонарем. Руки у нее тряслись; чем больше она спешила, тем больше портила спичек.
— Скоро, что ли! — торопил Коевак.
Наконец ей удалось зажечь фонарь. В комнате стояли две кровати: на одной лежал мальчик, на другой — Тонча.
Паренек спал; девушка от света проснулась.
— Встать! — грубо приказал жандарм и протянул руку, собираясь стянуть с девушки одеяло.
— Ради бога, что вы делаете? — закричала девушка от стыда и страха.
— Не шуми… я не кавалер… не ломайся передо мной… Я хочу только посмотреть, не спрятал ли чего-нибудь отец у тебя в постели.
Девушка смотрела на мать, стоящую с фонарем, и колебалась.
— Что это еще за церемонии? — обозлился жандарм и сдернул с девушки одеяло.
Она закричала еще громче, вскочила и в одной рубашке убежала, сверкнув белыми ногами в слабо освещенной каморке.
Жандарм перевернул всю постель, но нашел там только гребешок и под подушкой книжку с картинками, подаренную ей Войтой несколько-лет назад. Из книги выпали два четырехлистника клевера, попавшиеся в этот день Тонче, когда она искала «счастье». Со злости жандарм швырнул все это на пол и подошел к постели Еника.
— Встать! — набросился он на мальчика и, откинув одеяло, начал тормошить его. Разбуженный мальчик тер глаза кулаками и, увидев человека в высоких сапогах, военном мундире да еще и в каске, заревел.
— Не хнычь, вставай!..
Мальчик вскочил, продолжая плакать.
Не найдя ничего в постели Еника, нарушитель ночного покоя принялся шарить по всему дому: залез в погреб, где порылся в прошлогодней картошке, побывал и в хлеву. Там на него замычала встревоженная телка.
Залез жандарм и на чердак, где на сене лежала работница. Она еще не спала, ждала Иозку Ганча, для которого оставила незапертой дверцу на чердак. И вдруг — перед ней жандарм с ружьем и староста с фонарем! Работница взвизгнула, как будто вместо Иозки перед ней появился рогатый черт, и спряталась с головой под одеяло.
— Долой с постели! — закричал Коевак.
Но Маржка — ни звука, только скорчилась под одеялом, прижав колени к подбородку.
— Оставьте ее, — шептал староста.
До святок, когда она служила у него, он был в тайной связи с ней.
Жандарм не обратил внимания на старосту и загремел:
— Встанешь ты или нет?
Девушка молчала попрежнему. Она думала, что ее толстое пуховое одеяло, самое дорогое сокровище из ее приданого, недоступная крепость. Зубы у нее стучали, и страх сковал язык. Коеваку надоело ждать, он взял ружье, проткнул штыком одеяло, отбросил его в сторону, и Маржка предстала перед ним во всей красе. Жандарм ухмыльнулся.
— Пресвятая богородица! — крикнула Маржка, вскочила с сена и, натянув на колени рубашку, заревела. Жандарм не успел бы сосчитать и до пяти, как она очутилась у сруба, пристроенного к задней части дома.
— Беги!.. Тут жандарм со старостой! — предупредила Маржка Иозку, который уже ждал у двери. Иозка бросился бежать, как будто над головой у него горела крыша.
Жандарм разгреб сено, осмотрел каждый угол, обнюхал все сундуки, корзины, комоды. Когда он кончил осмотр, то вспомнил, что еще не был в конюшне, где спал батрак. Тот еще не ложился, и жандарм чуть было не помешал ему подработать. За последние дни батрак на корме лошадям сэкономил целый мешок овса и как раз собирался ночью отнести его в избу к Барте, который покупал у батраков краденое. А тут черт принес этого сыщика. Жандарм обшарил и конюшню, чуть не заглядывая в рот меринам — нет ли, мол, и у них чего-нибудь подозрительного.
— Что это у тебя за овес в углу?
— Это, — оправдывался престарелый Якубец, служивший здесь без малого двадцать лет, — корм на утро.
— Черта с два на утро… Это краденое.
— Честное слово… на утро, — клялся батрак.
— Молчи, не то арестую.
Жандарм хлопнул дверью, и ушел ни с чем.
— Ничего не нашли? — спросил староста, когда они отошли от дома.
— Ничего, — проворчал Коевак.
Не сказав ни слова, он расстался с Найманом и пошел обратно в город. Его душила злоба, но к злобе примешивалась радость.