И Розарке в это воскресенье было невесело. «Ласточки улетают», — шептала она, стоя на пороге школы. Закинув голову, глядела она, как эти милые птички скользят по небу. Потом посмотрела вокруг — как быстро промелькнуло лето! — на свой маленький садик, где цвели георгины в пахло резедой.
— Проклятый кларнет! — вырвалось у Розарки при звуках кларнета, который она ненавидела так же сильно, как любил его Иржик.
«Убегу от этой музыки», — подумала она, а в глубине души прозвучало: «И от мужа бы убежала».
Розарка хотела пойти к отцу, но и с ним скучно; он говорит только о курах, козах, коровах или о своей любимой яблоньке. Розарка направилась к Шимоновскому лесу вдоль ручья. Сердце ее билось; глаза загорелись ярким огнем; она шла быстро.
Там есть ключ… Наверное, еще до сих пор цветут там незабудки. Розарка любила эти нежные цветы и теперь, как в детстве, когда во время крестного хода с гордостью надевала венок из незабудок.
Ах, у того ключа Матоуш тогда признался ей в любви. Розарка шла, раздвигая ветки молодых елочек, пока не очутилась на зеленой лужайке у дуба.
— Господи боже мой, да это Штепанек!
— Розарка!
— Матоуш!
— Не бойся меня, подойди ближе!
— Да я не боюсь.
Розарка говорила неправду — она боялась.
— Я пришел из тюрьмы, — сказал он.
— Сюда, к Шимонову ключу?
— Я хочу здесь подождать до вечера, а потом пойду в село.
«К кому?» — хотела спросить Розарка, но промолчала.
Матоуш угадал ее вопрос и сам сказал:
— Конечно, в село, но к кому?!
— Ты уже знаешь?
— Домик… мама… Все знаю.
— Когда сгорела избенка, бедняжка очень плакала, перед смертью говорила, что это ее бог покарал за то, что она забыла в вербное воскресенье освятить вербу и засунуть ее за икону божьей матери.
— Божья мать не виновата… Это дело Пайлы, ростовщика… За долги пришлось заложить избу ему, потом он застраховал ее от пожара, тайно поджег и получил деньги от страхового общества, а после купил на эти деньги землю. Верба тут ни при чем.
Оба замолчали.
У Матоуша сжалось сердце.
— Помнишь, Розарка?
— Что? — спросила она, хотя хорошо знала, о чем идет речь.
— Тогда, весной.
— Я еще не была замужем.
— Да, не была.
Розарка потупилась и смущенно прошептала:
— Лучше бы я не выходила замуж.
— Разве ты не любишь Иржика?
— Я сама не знаю, но мне противно, что он все сидит у патера и передает ему врановские сплетни. Ведь ты знаешь, как он вел себя на суде, как поддакивал священнику и жаловался, что ты-де в черта веришь, а не в бога.
«И этот его кларнет…» — хотелось добавить Розарке, но она только вздохнула.
— Почему ты вздыхаешь, Розарка?
— Я сама не знаю почему, но мне так грустно жить на свете.
— Как и мне.
Матоуш сел поближе, сердце его стучало, трепетал каждый нерв, в нем ожила прежняя любовь. На губах Розарки появилась знакомая улыбка: печальная, загадочная и так много обещающая. Тепло волнами переливалось из души в душу, искорки перелетали из очей в очи.
— Ружена!
— Матоуш!
Он наклонился, чтоб обнять ее, но в этот момент до их слуха донесся громкий бас:
Скоро ветки ельника раздвинулись, появилась голова незнакомого мужчины в кепке, из-под которой выбивались спутанные черные как смоль волосы. Увидев сидевших, незнакомец перестал петь, погладил усы, черной лентой от одного уха к другому разделявшие на две половины его загорелое лицо.