Слышен был громкий хохот: это молодежь смеялась над покойной барщиной, им вторили старики.
«Вернись», — отозвалось в душе Розарки. И тут же другой голос: «Отомщу… Малыш Кубичек!»
В глубине души родилось это желание. Ее и раньше одолевала тоска, но до сих пор это было неопределенное, незаметное, как воздух, стремление. Теперь оно созрело и заплакало, как новорожденный, покинувший лоно матери. И она содрогнулась при этом крике.
«Вот если бы от Матоуша!»
В этот же момент ее озарил светлый луч. В седом тумане из-за темной Ганушевой рощи выплыл поздний месяц и осветил овраг посреди села. Ружена подняла глаза и увидела, как по северному склону в гору, по заснеженной дороге поднимаются три фигуры: ее отец, Штепанек и Зах спешат ночью на фабрику, чтоб их не оштрафовали.
— Матоуш, — шептала она и, шатаясь, направилась к отцовской избе.
На другой день утром Ружена немного успокоилась. Она надеялась, что Иржик придет за ней и отведет ее в школу. До обеда он не пришел: слишком много было хлопот со священником, катехизисом и грехами против духа святого.
«Наверное, после обеда, когда уедет священник», — утешала себя Розарка.
Уже стало темнеть, она все глаза проглядела у окна — и все напрасно.
— Барбора, — сказала она хозяйке, — пойдите в школу и скажите, чтоб муж прислал мне одежду и постель.
У Белковой душа перевернулась. Еще вчера вечером была Ружена «щеголихой», а сегодня она уже «бедняжка», которой этот паук даже потанцевать не разрешает. В Белковой проснулось сострадание к молодой женщине. Она послушалась и пошла, проклиная в душе кантора. В Розарке вспыхнул последний огонек надежды на то, что он не пошлет вещи, а придет сам. Она ошиблась. Старуха возвратилась и за два раза принесла ее вещи.
«Не пришел», — дрогнуло обманутое сердце. В ней поднимался протест, и он был сильным, как сама смерть. Розарка отбросила все колебания, весь страх, все благоразумие и осторожность и прыгнула в пасть будущего.
Коротки зимние сумерки. Но Розарке, ждавшей возвращения отца с фабрики, они казались долгими. Вечером, в девятом часу, все трое вернулись.
— Мы проголодались. Что ты нам сварила, Барбора? — спросил Кикал хозяйку, возившуюся в темноте около избы с корытом.
— Я ничего… Она варила картошку, есть еще пахта.
— Кто она?
— Госпожа учительша.
Старик захрипел, как старые, собирающиеся бить часы. Он не спрашивал больше ни о чем, и все трое вошли в горницу, где теперь хозяйничала дочь.
— Отец, — приветствовала его Розарка, — я перебралась к вам.
— Что случилось?
— Он выгнал меня!
Ружене хотелось говорить и плакать, по женскому обыкновению, но она проглотила слезы и ничего больше не сказала. Отец все понял. У него прибавилось морщин на лбу и на щеках, лицо в этот момент стало похоже на его старую поношенную куртку. Заботы и невзгоды, как тень, постоянно сопровождали Кикала. Но он молчал, как молчит человек, который тщетно старается избавиться от своей тени.
Старик только вздохнул:
— Кто тебя кормить будет?.. Я сам едва могу прокормиться.
— Я пойду, как и вы, на фабрику.
Не прошло и недели, как госпожа учительша стала работницей.
ГЛАВА VIII
Время — видимое движение невидимой вечности, отмеряющей жизнь каплями секунд, железной поступью шагало по миру. Там оно наступало на сердце, здесь — на мозг; и тем, у кого была узкая обувь и выхоленные ноги, оно так наступало на мозоль, что люди вскрикивали от боли. Иногда время ядом брызгало в людские души. Но оно приносило не только страдания. Порой из-под его тяжелой лапы пробивался свежий источник; жаждущие пили влагу радости и веселились. Кое-где появлялись густые всходы, в ином месте под его рукой целые поля покрывались розами. Время приносило смерть и жизнь, грусть и веселье и разбрасывало их по широким просторам.
И Ружене с Матоушем оно кинуло несколько зернышек. Из них выросли цветы: не нарциссы, не девственные белые лилии, а красные маки, которые садовники называют любовью. Ружена и Матоуш бережно растили их в своем саду. Этот сад был для них светом жизни, празднично убранным уголком, куда они удалялись из закопченной, ветхой лачуги, в которой проходили их будни. Этот сад пышно цвел в их душах и зимой и летом.
С того времени как Ружена ушла от мужа, прошло больше года. Наступил первый день пасхи. На фабрике не работали. Ружена сидела у окна и смотрела на улицу. В комнату заглядывало весеннее солнышко. Его теплые лучи заставили ее выйти на улицу. Она была бледна, как запоздалые весенние подснежники, которые все еще белели на пригорке перед избушкой, хотя снег уже давно растаял. Ружена постояла, посмотрела, как весело носятся в небе скворцы, а потом пошла вдоль ручья к Шимонову ключу. Она полюбила этот ключ, мечтала здесь о самом желанном — о ребенке.