— Не забывайте, что теперь мы их господа вместо прежних графов и баронов. Теперь мы имеем право наказывать тех, кого кормим.
При последних словах у хозяина шевельнулась надежда на то, что, пожалуй, недалеко то время, когда такие, как он, также станут баронами.
— А как дела с Ешкрабецким ручьем?
Он хотел добавить: «который мы в прошлом году осенью отвели из гражского леса в наш пруд, чтобы оросить наши луга», но раздумал.
— Никто и не заикнулся. Граф об этом не знает, а управляющий не скажет. Он в наших руках.
— А что об этом говорят богдаловицкие крестьяне? Они же брали из него воду для своих огородов.
Директор высокомерно, но осторожно усмехнулся:
— Куда ж этим людям, с нами тягаться!.. Пусть попробуют судиться… Побегают!
— Конечно… конечно… Wir sind eine große Geldmacht[18]. А судьи?.. Гм!
Пальм продолжал:
— Не извольте забывать, что большинство безземельных, да и сыновья и дочери богатых крестьян работают на наших фабриках. И отцы их не посмеют пойти против нас, иначе мы выгоним детей… На наших фабриках работает народ со всей округи; мы держим в своих руках весь этот край.
— Так, так, — обдумывал магнат, — скоро не только безземельные бедняки, но и все крестьяне будут у нас в руках.
— Да, — поддакивал директор, — плодятся они, как кролики, а это — вода на нашу мельницу.
— Конечно, конечно. Без пролетариата нам нельзя.
Хозяин щелкал пальцами. Это означало, что он в хорошем настроении. В то время как директор рассказывал о торговых сделках, Гейбель спокойно рассматривал свои длинные ногти, которые он отрастил по последней моде, ухаживая за ними весьма заботливо каждое утро; он был доволен их состоянием так же, как и своим директором. Жаль только, что руки несколько велики и волосаты, а пальцы толсты и коротки. Он унаследовал их от отца-контрабандиста.
Между тем Пальм обратился к хозяину:
— Извините за вопрос: чем кончилось дело с наваровским графом?
Этот вопрос был каплей дегтя в бочке меда.
— Верховный суд отменил благоприятное для нас решение первого суда, — неожиданно зло отрезал хозяин.
«Ага, — промелькнуло в голове у Пальма, — граф — не крестьянин и не рабочий, нашла коса на камень. Потому и проиграли».
— Мы проиграли, — подтвердил и директор.
У фабриканта жадные глаза, они еще более ненасытны, чем его карманы и касса. Ему мало окупленных вокруг фабрики угодий. Он хочет завладеть всем, что видит вокруг, и тянет лапу к чужому. Поэтому возникают распри.
— Но я думаю, — успокаивал он себя, — наши споры излишни. Нам помогут долги графа. Распутная жизнь в Вене… забавы… пиры… дорогие лошади и еще более дорогие женщины… Имение, конечно, продадут с молотка. Ну, а потом увидим.
«Потом мы это имение купим», — хотел добавить директор.
Иногда у директора в глубине души рождался протест против хозяев, но это выражалось только в язвительных замечаниях про себя:
«Вот как станет наш хозяин, словно вельможа, прогуливаться в наваровском парке, то все забудут, что у него волосатые руки и что отец его был контрабандистом».
В то время как они беседовали о том, что вложить свой капитал в дело много выгоднее, чем тратить деньги, подобно аристократам, на женщин и лошадей, и что прядильные и ткацкие фабрики одержали победу над роскошью господских замков, из коридора донесся крик:
— Нет… Сюда нельзя!
— Я иду к его милости…
Прежде чем слуга, стоявший у дверей, смог помешать этому, в комнату ворвался рабочий Котрба, тощий и сухой, как коршун, верзила с руками, похожими на рычага, с ладонями словно лопаты.
— Вон… вон… вон!.. — набросился на него Пальм.
— Оставьте его… Что ты хочешь, парень?
— Ваша милость… это жестоко, как с нами обращаются…
— Что такое?
— Две недели из сил выбиваюсь с никудышной пряжей, а теперь мне за эти две недели насчитали столько штрафов, что получать нечего. Я не получу ни гроша, да еще должен доплатить двадцать крейцеров.
— Договоритесь с мастером, я в эти дела не вмешиваюсь.
— Ваша милость, сжальтесь надо мною! Дома жена с детьми голодают, нам нечего есть.
Директор сидел точно на иголках: неужели хозяин пустится в пререкания с этим человеком? Он бы просто прогнал этого нахала.
— Позовите мастера.
Пришел мастер Штайн.
— Этот человек жалуется. В чем дело?
— Зря жалуется. Он не выполнил норму, штраф наложен согласно фабричному уставу. Никто его не обижает.