— С этой паршивой пряжей прямо беда! — чуть не плача жалуется Котрба.
— Убирайтесь, — фыркнул на него Пальм.
— Я с места не сойду, пока его милость не рассудит нас.
— Это один из самых отъявленных бунтовщиков, — подбавляет масла в огонь мастер. — У нас трое таких: некий Зах, сапожник Штепанек и вот этот… Они постоянно бунтуют.
— Вы лучше помолчите, — обороняется атакуемый. — У вас у самого рыльце в пуху. Не стыдно вам на божий свет глядеть?
— Что такое?.. что?.. что? — нетерпеливо вопрошает директор.
Котрба замялся.
— Только без вранья! Что вы знаете? Говорите!
Бедняга становится храбрее. Указывая на Пальма, он жалуется:
— Этот хуже всех. Если он на кого обозлится, так обязательно отомстит. Подсунет незаметно в карман шпульку с пряжей или еще что-нибудь, а потом обвинит его в краже. Они заодно с приказчиком. Мы должны хлеб у них покупать, а кто не покупает, тому плохо приходится. Вот и мне приписали две буханки. Я не хотел платить, а пришлось, иначе меня бы с работы выгнали.
— Не верьте ему, это лгун и подстрекатель. Он подстрекает рабочих к бунту.
— Ваша милость, господом богом клянусь, это — святая правда… истинная правда.
Котрба клялся, призывал всех святых, просил сжалиться над ним.
Его милости дела нет до святых, да, пожалуй, и до самого господа бога. Его больше интересуют штрафы, хлопок, пряло и шпульки, которые, оказывается, часто пропадают. Но, выслушав рабочего, он оборачивается к Пальму и спрашивает его глазами: следует ли простить? Директор хорошо понимает его взгляд и, чтобы бедняк не понял, отвечает по-немецки:
— Если простим одному, все сядут нам на шею. Потом придет конец не только штрафам, но и дисциплине и страху. Только страх держит в узде этот сброд.
Директор произнес это решительнее, чем обычно в разговоре с Гейбелем. В таких случаях он заявлял, что не отступит от своих принципов. Принципы эти были расписным фасадом, а по черной лестнице здания можно было добраться до денег, которые сыпались директору как проценты с чистой прибыли. Фасад был святыней, неприкосновенной даже для его «хлебодарцев». Его милость любил покомандовать и не терпел возражений, но, слыша подобные угрозы, терял не только разум и благороднейшие чувства, но и свою самостоятельность.
— Дисциплина… страх для подчиненных… из штрафных денег платятся налоги, новогодняя награда служащим… баланс, — гудел Пальм, напичканный всем этим, как тюк хлопком.
— Смилуйтесь надо мной, — едва долетало до слуха хозяина, не проникая в сердце.
— Проклятый немец, — шептал Котрба; он не понимал по-немецки, но чувствовал, о чем идет речь. Однако надежда, что он еще найдет справедливость, заставляла его просить. — Жена… дети… на что будем жить две недели?!
Фабрикант уже не замечал и не слушал просителя. Он кивнул Пальму, а тот торжественно произнес:
— Мы не можем делать исключений. Фабричный устав существует для всех. А теперь живее убирайся!
Сознание рабочего можно иногда обмануть несправедливым фабричным уставом, но желудок, который часто бунтует против сознания, заставил его заговорить:
— Голод!
— Ты сам виноват.
— Так я должен доплатить двадцать крейцеров?
— Конечно.
Кровь у бедняги вскипела.
— У меня всего-навсего два гроша… Вот, возьмите, злодеи, кровопийцы!
Он вытащил из кармана медяк и бросил его к ногам магната так, что монета зазвенела.
— Что ты сказал, болван? — набросился на него Пальм.
— Что все вы воры и кровопийцы, а этот вот — самый бессовестный. — Он указал на Гейбеля. — Ваш отец был контрабандистом. Разбогатели вы на жульничестве, на краже.
Директор бросился в коридор:
— Эй… где вы там!
Комната тотчас же наполнилась смотрителями, сторожами и сыщиками.
— Выпороть!.. Выпороть!..
Они накинулись на Котрбу и выволокли его за дверь. Через минуту его уже связали и начали пороть плетью.
Котрба отчаянно вопил: «Воры… кровопийцы!..» Крик проникал через стены, разносился по комнатам и коридорам. Там после работы проходили рабочие с получкой, урезанной штрафами.
В комнату, где пороли Котрбу, ворвались Матоуш и Тоник.
— Что с тобой, Котрба?
— Порют… помогите!
— Отпустите его!.. Перестаньте бить!
— Убирайся, а то и тебе достанется!
Зах со Штепанеком выбежали на улицу к рабочим:
— Котрбу бьют!
Люди слушают, раскрыв рты, но молчат и не трогаются с места.
— На помощь!
В ответ тупое молчание. Слышны только вопли и крик: «Воры, кровопийцы»…
— Слышите, как он кричит?! Молчание.