— Допросить… Строго допросить, кто это сделал… Видно, тот подстреленный негодяй… Если и не он сам украл зайца, так, наверное, знает, кто вор… Разузнать и обо всем мне доложить сейчас же.
Так приказывал барин Францу, пока лакей пудрил ему лицо, подравнивал напильником ногти и подстригал ножничками волосы в ушах и в носу.
— Матоуш, к нам идет лесник со стражником. Видно, за тобой, — испуганно сказала мать в тот же день после обеда.
Матоуш полагал, что графинины дробинки уже спасли его, и очень удивился. Господские слуги пришли неожиданно, нюхали воздух, заглядывали в печь, искали в избе зайца, сырого или жареного; даже клочка заячьей шерсти или шкурки для них было бы достаточно. Они искали в чулане, погребе, на чердаке; побывали даже в таких местах, где уж никак не могло быть зайца. Не нашли.
— Сын не крадет, — защищала Матоуша мать.
— Не крадет, только ставит силки в чужом лесу, — проворчал лесник и добавил: — Ну, мы положим конец этому.
А стражник скомандовал:
— Идем в контору.
«Эх, надо было мне убежать, пусть даже с дробинками», — пожалел Матоуш и пошел. Франц из замка допрашивал его:
— Кто украл этого ушана? Ты?
— Нет, не я.
— Кто?
— Не знаю… Я этого зайца и не видел.
Но Матоуш знал — кто. Вчера вечером он зашел к Пепику Ведралу, который вместе с ним был на охоте. У них в избе пахло зайчатиной.
— Ты не скажешь?
— Не знаю, — отвечал Матоуш, а с языка чуть не сорвалось: «Ей-богу, не знаю». Но он вспомнил, что неприлично божиться в конторе, да и грешно. Он до сих пор верил в святого духа.
— Ваше сиятельство, парень не сознается, — доложил Франц, в то время как стражник и лесник караулили преступника в конторе.
Барин побагровел от гнева. Эта охота не шла у него из головы; до сих пор его жгло воспоминание о том, как гости втайне посмеивались над ним.
— Прикажете разложить на лавке и заставить сознаться?
— Да, — приказал барин.
Франц сгибает туловище под прямым углом и так пятится к двери.
— Halt![3] — окликает его барин.
— Что прикажете, ваша светлость?
— Черт возьми… Тут есть одно но… — Граф нервно щелкнул пальцами.
Слуга не осмеливается спросить, что за «но», и ждет дальнейших приказаний.
— Ты ведь знаешь, или по крайней мере должен знать, что, по закону, мы не можем быть судьями в ссоре со своими подданными. Рассудить должно соседнее начальство. Отправь этого парня в Смржовку к Роганским. Пусть он попробует их розги.
Матоуш был отправлен на суд к соседнему помещику.
— Скажешь или нет?
— Ничего не знаю.
Лавка и розга уже поджидали Матоуша. Всыпали ему сначала два удара.
— Ну, не скажешь?
— Я этого зайца не видел.
Три удара, потом четыре. После каждого — все тот же вопрос и тот же ответ. Матоуш стиснул зубы от боли, вспоминая старинную народную песенку: «Ах, больно бьет розга».
Когда розга опустилась в пятый раз, Матоуш закричал еще жалобнее и громче:
— Ей-богу, ничего не знаю!
Крик или, может, имя бога произвели впечатление: Франц подал знак стражнику, я Матоуш отделался довольно счастливо.
Пепик Ведрал уже знал, что в Смржовке речь идет не столько о зайце, сколько о его собственной шкуре, и пошел проведать, чем кончилось дело.
— Это ты? — окликнул сапожник Пепика, встретив его в Иржичовом бору.
— Ну, что? — заговорила в Пепике совесть.
— Боже мой, если б хоть еще одну прибавили к пятерке, я бы все выложил. Но я побожился, что не знаю, и мне поверили.
Матоуш потрогал больное место. Товарищ пролил бальзам на его раны:
— Ну, молчи… скоро пройдет… Приходи к нам, у нас много яблок. Я тебе дам полную корзинку.
Они расстались.
«Скоро пройдет», — повторял про себя Матоуш, подходя к отцовской избе. Он был прав: скоро прошло, зажило. Боль улетала, как дым, который черными клубами валит из трубы, а через минуту исчезает в безоблачной дали. Но от перенесенной боли остался осадок: ненависть! Она сначала спряталась в глубокой печали, что было несвойственно Матоушу. Печаль была подобна непроглядной тьме; и в этой тьме сидел многорукий спрут и терзал его душу.
— Ну, как дела?.. Не обидели? — спрашивала его мать, едва он переступил порог.
— Нет.
— Да говори же!
— Ну, кончилось хорошо… Отпустили.
— Слава богу, одной заботой меньше.
Он немного отдохнул дома, потом взял скрипку и заиграл песенку.