Синклер, все еще оцепенелый и обалдевший от своих откровений, во всем слушался Фингаловой матери. Та прижималась грязной щекой к его плечу.
– Мы же вам говорили, – сказала она Деменсио, – мы удовольствуемся двадцатью процентами концессии.
– Что это еще за «мы» такое?
– Но только если ты найдешь место для Марвы, – вмешался Синклер. Марвой звали мать Фингала. – Новое святилище, – продолжал Синклер, вычищая клочки латука у себя из челки. – Взамен того, что заасфальтировали.
Он едва узнавал собственный голос, через триллион световых лет от прежней жизни. Отдел новостей и все его мелкие потуги с тем же успехом могли существовать на Плутоне.
Деменсио осел в свое любимое кресло перед телевизором.
– Наглости у вас до хрена, вот что. Здесь мой бизнес, ясно? Мы сами выстроили его за все эти годы, я и Триш. А теперь прискакали вы и пытаетесь захватить…
Мать Фингала заметила, что поток паломников к Деменсио утроился – благодаря мистическому обращению Синклера с черепахами.
– Плюс у меня своя постоянная клиентура, – добавила она. – И они будут здесь, это ясно как день, будут покупать ваши футболки, содовую шипучку и ангельские бисквиты. Оба заживете как короли, если только у вас мозгов хватит сделать шаг навстречу.
Триш открыла было рот, но Деменсио ее перебил:
– Не нужны мне ваши люди, вот что. А вот я вам нужен.
– В самом деле? – ухмыльнулась Фингалова мать. – У вашей Девы Марии моторное масло из глаз течет. Это еще вопрос, кто кому нужен.
– Да пошла ты, – буркнул Деменсио. Но полоумная ведьма была права.
Даже в своем блаженно-невозмутимом состоянии Синклер не собирался уступать ни цента. Он что-то да знал о бизнесе – его отец держал в Бостоне магазинчик сыров для гурманов, и ему не раз приходилось жестко обходиться с этими тупицами-оптовиками из Висконсина.
– Могу я кое-что предложить? – Мэр Джерри Уикс решил поиграть в посредника. Его упросил вмешаться управляющий «Холидей-Инн», опасавшийся падения спроса на автобусные туры. – У меня идея. Что, если… Марва, позвольте спросить: что вам нужно в плане обустройства?
– Для чего?
– Для нового явления.
Мать Фингала наморщила бровь:
– Оооо, ну я прямо не знаю. Вы о новом Иисусе?
– По-моему, то что надо, – сказал мэр. – Деменсио уже забил себе Богородицу. Черепаший Парень – можно мне вас звать Черепашьим Парнем? – апостолов. Так что остается вакансия младенца Христа.
Мать Фингала погрозила костлявым пальцем:
– Ну нет, только не младенец Иисус. Мне взрослый по душе.
– Отлично, – кивнул мэр. – Я так думаю, из этого места выйдет обалденное святилище, разве нет? И все тылы прикрыты! – Он дернул подбородком в сторону Деменсио. – Ну давайте же. Соглашайтесь!
Деменсио почувствовал на плече руку Триш. Он знал, о чем она думает: может получиться грандиозно. Если все сделать правильно, они станут пунктом номер один во всей автобусной экскурсии по Грейнджу.
Тем не менее Деменсио счел, что обязан заявить:
– Не хочу никаких пятен у себя на подъездной дороге. И на тротуаре тоже.
– Вполне справедливо.
– А со сборов не дам больше пятнадцати процентов. Синклер взглянул на Фингалову мать, та одобрительно улыбнулась.
– С этим мы как-нибудь смиримся, – изрекла она.
Они собрались за обеденным столом, чтобы обмозговать новое святилище Христа.
– Где Он появится – там все и будет, – объясняла мать Фингала, воздевая ладони. – А может, Он и не появится вообще, после того, что случилось на шоссе, – варвары-то эти из дорожного департамента!
Вечный оптимист мэр Уикс сказал:
– Спорим, если выйдете на улицу и станете очень усердно молиться… Ну, просто у меня предчувствие.
Фингалова мать сжала руку Синклера:
– Может, так я и сделаю. Встану на колени и помолюсь.
– Только не на моей подъездной дорожке, – буркнул Деменсио.
– Я вас с первого раза услышала, ага? Ша!
– Кому еще кофе? – спросила Триш.
Деменсио в окно открывался прекрасный вид на то, что творилось снаружи. Толпа редела, паломники скучали до зевоты. Дело плохо. Мэр тоже заметил. Они с Деменсио тревожно переглянулись. Без слов было ясно, что скудная экономика Грейнджа ныне зависит от сезонных продаж туристам-христианам. Город не мог допустить спада активности, не мог допустить потери ни одной из своих главных достопримечательностей. Во Флориде росло соперничество за паломнический доллар с диснеевскими развлечениями и высокими технологиями. Недели не проходило без того, чтобы телевидение не сообщало о новом религиозном зрелище или чуде исцеления. В последний раз якобы трехэтажное подобие Девы Марии появилось на стене ипотечной компании в Клируотере – всего лишь ржавчина от системы пожаротушения, – но посмотреть явились триста тысяч человек. Они пели и плакали и оставляли пожертвования наличными, завернув их в носовые платки и пеленки.
Пожертвования, у ипотечной компании!
Деменсио и без Джерри Уикса понимал, что не время бить баклуши. Деменсио знал, что происходит, знал, что жизненно важно идти в ногу с рынком.
– Подождите и сами все увидите, – сказал он мэру, – когда моя Мария заплачет кровью. Просто подождите.
Зазвонил телефон. Деменсио пошел снять трубку в спальне, где было тихо. Когда он вышел, лицо его было сурово. Фингалова мать спросила, в чем дело.
– Молиться, говорите, собирались? Ну так давайте. – Деменсио взмахнул рукой. – Молитесь что есть сил, Марва, потому что нам нужно новое чудо, и как можно скорее. Любой новый Иисус будет в самый раз.
Джерри Уикс подался к нему, облокотившись на стол:
– Что случилось?
– Это Джолейн звонила. Она возвращается, – мрачно сообщил Деменсио. – Она направляется домой, забирать своих черепах.
Синклер побледнел. Мать Фингала погладила его лоб и попросила не переживать – все будет хорошо.
Они купили новую одежду и отправились в лучший ресторан в Таллахасси. Том Кроум заказал стейки, бутылку шампанского и блюдо устриц из Апалачиколы. Он сообщил Джолейн Фортунс, что выглядит она потрясающе, – так оно и было. Она выбрала длинное платье, облегающее, оливковое, с тонкими бретельками-спагетти. Он предпочел обычные светло-серые слаксы, простой синий блейзер и белую рубашку, никакого галстука.
Лотерейный чек лежал у Джолейн в сумочке – пятьсот шестьдесят тысяч долларов без доли Дяди Сэма. Первый из двадцати ежегодных платежей части большого джекпота, причитающейся Джолейн.
Том перегнулся через стол и поцеловал ее. Краем глаза он заметил, как на них уставилась чопорная пожилая белая пара за соседним столиком, и поцеловал Джолейн еще, на этот раз дольше. Затем поднял бокал:
– За Симмонсов лес.
– За Симмонсов лес, – ответила Джолейн слишком тихо.
– Что такое?
– Том, их не хватает. Я посчитала.
– Откуда ты знаешь?
– Другое предложение – три миллиона ровно, двадцать процентов наличными. Я обещала Кларе Маркхэм, что смогу дать больше, но, кажется, не выйдет. Двадцать процентов от трех миллионов – это шестьсот штук. Мне по-прежнему не хватает, Том.
Он велел ей не волноваться.
– В крайнем случае получи ссуду на сумму разницы. Нет во Флориде такого банка, который не возьмется за твое дело с радостью.
– Тебе легко говорить.
– Джолейн, ты только что выиграла четырнадцать миллионов баксов.
– Я все же черная, мистер Кроум. Это меняет дело.
Но, поразмыслив, она поняла, что он, похоже, прав насчет ссуды. Черная, белая или в горошек, она тем не менее большая шишка, а больших шишек банкиры обожают. План финансирования вкупе с жирным авансом – весьма соблазнительное контрпредложение. Семья Симмонс слюной изойдет над своим фуа-гра, а профсоюзным ребятам из Чикаго придется поискать место для своего отвратительного торгового центра где-нибудь еще.
Джолейн набросилась на «Цезарь» и заметила: