Мне довелось познакомиться с Корнеем Чуковским. Он был уже в преклонных годах. Почему я так стремился встретиться с ним? Потому что он был хорошо знаком с Горьким, а Горький - человек и писатель, которого я люблю больше всего. Он величайший художник. Еще Чехов. И вот, когда я приехал к Чуковскому, мне навстречу поднялся со стула высокий, статный мужчина. Он приветливо кивнул моей дочери - ей было восемнадцать лет, и она очень стеснялась и робела, это было ее первое далекое путешествие. Чуковский хотел помочь ей освоиться, и он сказал: "Пошли погуляем по лесу". И он пошел с ней гулять. А когда они вернулись, оживленно беседуя, моя дочь чувствовала себя уже совсем иначе. Чуковский дал мне посмотреть письма Максима Горького, а потом показал здание рядом со своей дачей - детскую библиотеку, свое детище.
В мой последний приезд в Советский Союз меня с дочерью возили к Самуилу Маршаку - самому чудесному человеку из всех писателей, которых я встречал. Он написал прелестную историю своего детства. В самом деле, совершенно прелестную. И я очень стремился повидаться с ним, побывать у него. Он был тогда уже глубоким стариком. Его стол был завален бумагами и книгами. Полки тоже ломились от книг. И он обнял меня обеими руками, прижал к себе крепко-крепко и долго не отпускал. И сказал: "Знаете, мы с вами как дети". А я ответил: "Вы написали прекрасную книгу о своем детстве". "У меня не было намерения написать книгу о своем детстве, я старался написать о том, ч_т_о т_а_к_о_е д_е_т_с_т_в_о", - услышал я в ответ. И я сказал: "Именно это вы и сделали. Вы рассказали, что такое детство. Это было и моим детством". Несколько дней спустя он умер. Но пока он был тут и рассказывал о своей жизни и о том, что перенес в молодости, я понял, какой же это замечательный человек. Моей дочери он подарил свою книгу с автографом.
Ах, какая же это книга! Маршак так умел понимать детей потому, что говорил с ними "на равных", а не снисходительно и при этом находил слова, хотя и понятные им и тем не менее такие, какими взрослый говорит со взрослыми. Еще он сказал мне: "Почему бы вам не написать волшебную сказку, у вас должно хорошо получиться".
Голос рассказчика, голос доброго сказочника, завораживал, в особенности всякий раз, когда речь заходила о детях или о детской литературе, занимающей столь важное место в его творчестве. Ведь все, что написано им о детях и для детей, - свидетельство великолепного дара художника проникать в душу ребенка. Только человек, безгранично любящий детвору, мог создать такие точные портреты своих юных друзей, в том числе аборигенов. Причем диалог, к которому писатель так активно прибегает, служит самораскрытию сложного детского характера - словно бы и нет здесь вмешательства автора.
- И вот, когда я вернулся в Австралию, я написал историю под названием "Шепот на ветру". Как все-таки жаль, что ее полностью не перевели в Советском Союзе. Я так любил свою сказку, что нередко читал ее детям или рассказывал о ней. Это волшебная сказка о любви, о том, что взаимная любовь помогает сносить удары судьбы и служит великим жизненным стимулом. А еще это история мальчика Питера, который ищет красивую принцессу, какую ищет каждый мальчик. И когда мой герой нашел свою принцессу, она оказалась пленницей жестокого короля и злой королевы, которые заточили ее под самой крышей огромного замка, лишив свободы до тех пор, пока она не выдержит трудные экзамены. Моя сказка учила, что надо хорошо вести себя и трудиться. Ведь дети, читая книги, извлекают из них уроки.
Многие австралийские дети прочли эту сказку, несмотря на то, что ее не включали в школьный рекомендательный список; и они писали мне письма. Школьники буквально засыпали меня письмами, и я отвечал им.
Эта волшебная сказка необычна тем, что я старался сочетать в ней австралийский фольклор с европейским - здесь действуют ведьмы и великаны, кенгуру и эму. И как всякая сказка, она кончается торжеством добра. В жизни, однако, далеко не всегда добро так легко побеждает зло и победа над злом дается ценой больших страданий. Об этом я недавно написал в своем антивоенном рассказе "Водолаз".
Разумеется, не эта грустная нота определила ощущение от беседы с австралийским писателем. Главной была радость встречи с необыкновенным человеком, обладающим подлинным душевным богатством и даром мудрой простоты.