ЭПИЛОГ
Как только со дна мира всплывал клад Нибелунгов, руки желающих комфортно жить в мире повседневных реалий тянулись к кольцу власти. То, что человечество сочло себя полностью «осчастливленным» колечком, не меняет истинного положения вещей: воплощенное в сокровище истинное счастье не является полным без других составляющих. Доподлинно известно, что альвы стерегли также мед поэзии. Мед поэзии — источник мудрости и совершенства, дарующий светлое счастье одухотворенности и восторг вдохновения, проявляющий истинные изначальные сущности. Сияющая медвяная роса покрывает по утрам ствол древа мира. Неужели наш мир обнесен заветной чашей? Рудольф Майер в своем исследовании о сущности священного сокровища справедливо замечает, что сокровище в мир людей (мир большей частью материальный) должно быть явлено материально. Как только человечество готово узреть сокровище — оно уже здесь. Если в мире злодействует кольцо, то в мире разливается и волшебный нектар. Мед поэзии истек в Германию практически одновременно с появлением у Барбароссы заветного кольца. В романе, как и «Нибелунги», странном, не характерном для куртуазии— но по противоположной причине — в «Парцифале» фон Эшенбаха. Только кольцо заявляло о себе во всеуслышанье на понятном языке инстинктов, а мед поэзии благоухал слишком тонко: даже в узком придворном кругу ценителей роман был недопонят и вызвал недоумение.
Мед поэзии материализуется в священной чаше Грааля, о нем говорят де Боррон и Кретьен де Труа. Он может преобразиться в сосуд или камень, как об этом свидетельствует Вольфрам фон Эшенбах. Он может стать голубым цветком Новалиса. Он разольется в чашу Урдар-озера Гофмана (как это созвучно Урдр — названию источника мудрости, из которого питается древо мира германцев и скандинавов!). Мед поэзии воплощался и в голубой ирис Гессе. Пригубивший мед приобщается светозарной энергии, позволяющей духу воспарить, не боятся мира и его низких страстей. Напиток Одина превращает в истинных рыцарей — рыцарей духа. Другой вопрос, что миры, в которых материализуются две составляющие сокровища Нибелунгов, — разные. Очень любопытен эпизод посвящения из романа о Граале Робера де Боррона. На круглый стол ставится священный сосуд. В сердцах тех, кто узрел его, разливаются сладость и блаженство. Сердца же других остаются пусты — и они уходят, ибо не узрели ничего такого. Понятно, что в бешеной погоне за самым счастливым счастьем мир, излучающий энергию силы и власти, использовал бы все возможности, чтобы завоевать недостающее звено. Но этот мир проходит сквозь мир, напоенный медом поэзии, как тень от облака сквозь пейзаж. Священный сосуд нельзя взять силой, он достигается только духовным ученичеством. Там, где вожделеют власти, — возникает кольцо. Или меч. Тем, кто заслуживает совершенства, как высшая награда даруется сосуд. Он не может завоевать мир. Это мир, смирившись и прозрев, может обрести его. В одном из сказаний артуровского цикла есть версия, что медом поэзии владел Мерлин. Могущество императора и мудрость волшебника, воссоединенное сокровище — вот идеал совершенства мира. Гармония хаоса низа и космоса наверху. Жизнетворное единство корней и кроны, возвращение альвов на пир к Одину. Для эпоса германцев и скандинавов это — Идавалльр, обитель богов в Золотом веке. Для христианина — Царствие Небесное на земле. Для всего совокупного человечества — обретенный Золотой век, не помнимый уже, но незабываемый. Однако ж история показывает, что разъединенные половины клада далеки друг от друга. Тень реального мира, в котором востребовано исключительно кольцо, все больше наползает на родину души, о которой с непонятной для большинства ностальгией писал еще фон Эшенбах, а за ним и многие истинные поэты.
Сын Барбароссы, Фридрих Швабский, довез тело императора до Антиохии. Из-за страшной жары к повозке с телом старались не приближаться. Церемония отпевания в местной церкви св. Петра была очень немногочисленной: войско практически полностью разбрелось. Если учесть, что сам Фридрих Швабский вскоре умер от чумы, то свидетелей погребения Барбароссы практически не было… Вполне возможно, что император Фридрих, повинуясь странной судьбе, сотканной из реальности и легенды, действительно спит в горах Гарца. Не стоит прерывать тяжкую его грезу. Это не даст ничего нового — ни нового века, ни просветления, ни восторга. Опять до боли знакомое — политика, кровь, насилие, сумрачная ярость, жестокая справедливость. Лучше оставить Красную Бороду. Пока рядом не окажется просветленного поэта или вдохновенного мудреца, держащего сосуд с медом поэзии. Сосуд, который по глупости отбросили из груд драгоценностей славные парни, лихо завладевшие кладом.