Чего ради он поедет к ним на вечер? Разве они ему теперь интересны? А он им? Не возьмешься же в самом деле за стаканом вина или за тарелкой холодной телятины объяснять, в какие игры жизнь играла с Уокерами и со Шмидтом с тех пор, как развела их — вскоре после того, как Шмидт женился на Мэри. А прочие из тех! Половину непросто будет даже узнать: потребуется моментально восстановить в воображении былой цвет волос, если не сами волосы, замазать ямы, оставленные на коже удалением мелких опухолей, отсечь животы и зады. Тем не менее, погрузившись после завтрака в чтение приглашения, настоящей истории рода, размеченной на всех этапах восклицательными знаками и проиллюстрированной фотографиями Уокеров и их детей в разном возрасте, Шмидт ощутил острое любопытство. Жизнь Теда и Мими казалась такой безоблачной и очаровательно простой историей. Какой она была? И как им это удалось? Он должен это выяснить. Итак, он отправляется в социологическую экспедицию, которую ему было бы не так-то просто предпринять, если бы Кэрри уступила неблагоразумным просьбам бросить работу и поселиться у него. Там будет фуршет, так что уехать он сможет в любой момент, никто по нему не заскучает.
Проехав тридцать с чем-то миль и оказавшись в доме Теда и Мими, Шмидт едва не расхохотался над своими недавними сомнениями и над своим любопытством — так просто все оказалось, — да помешала нахлынувшая зависть. Дом у Теда Уокера был почти такой же, как у Шмидта. Та же облицовка темной рейкой, остекленный портик у входа, небесно-голубые ставни на окнах, старые деревья вокруг. За домом на аккуратной лужайке оркестр играл орлеанский джаз. Милые ребята из местных раздавали гостям напитки, канапе и другие стильные закуски пожилым гостям, большинство из которых Шмидт все же узнал и без подписей, и молодым, выкроенным из тех же материй, что и самые представительные сотрудники сегодняшнего «Вуда и Кинга» и, конечно, столь же благополучным. Наверное, друзья младших Уокеров, банкира и юриста. Шатра не было. В доме, наверное, хватит места, чтобы разместить всю эту кучу народу, да и все равно вечером уже слишком свежо — если, конечно, не поставить под шатром обогреватели. На свадьбу Шарлотты Шмидт хотел установить большой шатер рядом с задним крыльцом, чтобы люди свободно текли через него. Это первое отличие. А второе — Шмидту не повезло. Простое невезение: сначала Мэри, а потом вся эта кошмарная история с Шарлоттой. Если бы не досадная полоса неудач, у него все было бы не хуже. Денег у него ничуть не меньше, чем у Теда. Шмидт закатил бы роскошный праздник, а уж с Мэри они устроили бы такое даже со связанными за спиной руками. Нужно только придумать, что праздновать. Хотя подожди-ка, ведь можно задать пир для Кэрри, представить ее обществу! Брайан будет парковать машины приезжающих гостей, а в баре, раскрашенный под негра, — псих, если, конечно, удастся его найти и отмыть. В том, что он видит здесь, нет решительно никакой загадки. Обычная вечеринка с фуршетом в доме немолодых супругов, чьи жизни еще не полетели под откос. Их время еще придет.
При его полном равнодушии к делам Уокеров и бывших приятелей из «Вуда и Кинга», мелькавших среди гостей, Шмидта почему-то угнетало, что люди, с которыми он некогда был близко знаком и не виделся целую вечность, не проявляют к нему никакого интереса. Тот же Тед — безукоризненно вежливый и доброжелательный, он сбежал от Шмидта, озвучив дежурный текст хлопотливого хозяина: Никуда не уходи, я сейчас вернусь! — но не позаботившись представить его кому-нибудь, с кем можно поговорить. Всеми покинутый Шмидт бродил туда-сюда по лужайке, подходил то к одним, то к другим, влезал в разговоры, задавал вопросы, прекрасно понимая, насколько неинтересны они ему самому и тому, к кому он цепляется. Досадуя оттого, что другие встревают в разговор, который он начал лишь затем, чтобы почувствовать себя лишним, Шмидт пил больше обычного, быстрее опустошал стакан и надеялся, что его частые появления у бара сделают его фланирование по лужайке не таким демонстративным. Его окликнул хорошо знакомый голос. Голос из «Вуда и Кинга». Партнер Лью Бреннер. Вот те раз, не обрушились ли стены Иерихона?