И ей же следует и Лиза. Да! По ницшеанской философии счастье мужчины — «я хочу», счастье женщины — «он хочет». И вряд ли единственное число здесь принципиально, скорее наоборот. И вряд ли — беспрепятственность желанна, скорее — тоже наоборот. Но Ницше лишь сформулировал свою философию. Бытовала же она века. И Пушкин хорошо знал, как женщине, исповедующей ее, пусть и не вполне осознанно, необходимо отдаться мужчине, несмотря ни на что. Этот человековед знал, конечно, и противоположный тип женщин. Например, графиня Эдлинг [7, 174]. (Мне пришлось в одном экзотическом клубе слышать выступление–исповедь женщины, рассказавшей, что у нее парализовало ноги от бездуховности ее интимных отношений с мужем; и она развелась, и паралич оставил ее; и лишь впоследствии, умея вступать как бы в астральную связь с будущим, она нашла своего суженого Богом). Может, по противоположности с такими святыми Пушкин и избрал местом жительства Лизе дом рискованного разврата, реальный петербургский дом с таким же, каким Германн воспользовался уходя, потайным ходом, дом, где у самого Пушкина, когда он был еще холост, была один раз (его рассказ Нащокину) связь, можно сказать, с бесовкой (если поверить упоительной логике Краваль [7, 227–228]), с графиней Долли Фикельмон. Неимоверны препятствия и риск свидания с незнакомцем для Лизы. Но и страсть сделать вопреки графине — велика. Для того и показано, как графиня угнетала Лизу и как Лиза скрывала свое возмущение. А когда пружина слишком сжата, она может распрямиться от случайности и со страшной силой: «Не прошло трех недель с той поры, как она первый раз увидела в окошко молодого человека, — и уже она была с ним в переписке, и он успел вытребовать от нее ночное свидание!» Вряд ли тут любовь и этика счастья. И, может, не зря эпиграф к главе, из которой сделана последняя цитата, такой: 7 Mai 18**
Homme sans moeurs et sans religion!
Переписка
Перевод: «7 мая 18**. Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого!» Не определяют ли эти слова и Лизавету Ивановну хоть в какой–то миг ее жизни? И не есть ли это у нее тоже «преобладание духовных интересов над материальными»? Ибо материальные интересы требовали от нее иного поведения.
В общем, экстремистский это кусок в «Пиковой даме» — то, что до «Заключения». И он соответствует отвергаемым графиней новым романам из нынешних, по–видимому, французским, возникшим после французской революции 1830 года.
А с «Заключения», точнее, с одного предложения до «Заключения» начинается как бы российский застой, болото, противоположность порожденному «взволнованной шумом молодежи»:
«Чекалинский снова стасовал карты: игра пошла своим чередом.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Геманн сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17 нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: — Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!..
Лизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека; он где–то служит и имеет порядочное состояние: он сын бывшего управителя у старой графини. У Лизаветы Ивановны воспитывается бедная родственница.
Томский произведен в ротмистры и женится на княжне Полине».
Вы чувствуете тонкую усмешку Пушкина, подыгрывающего публике, воспринимающей романы наивнореалистически и не восходящей до их художественного смысла? И это в такой публике, в российском болоте нет ни грана сочувствия несчастному чужаку — какая сухость и объективность в описании его местонахождения и его состояния!.. И какая теплота относительно своих: успокоившихся Лизаветы Ивановны, Томского. И какая усмешка сквозит в пушкинском удовлетворении пошлой любви публики к хорошим концам!
Пушкин против экстремизма (не зря он привел его к краху в первой части) и против болота застоя. И осознав это, в вас — совсем по Выготскому — взаимоуничтожатся впечатления от обоих этих противоположностей и вы вспомните о третьем, о его родившемся еще в «Повестях Белкина» социальном утопизме, о всероссийском консенсусе богатых и бедных, злых и добрых, знатных и ничтожных. Вот такое понимание и такое повествование предложил бы он графине, точнее, таким, как она.
Теперь можно перейти ко второму вопросу, порожденному выпяченной Пушкиным коллизией с книгами, к вопросу, не единомышленник ли Пушкин с графиней?