Следующая явная жизненная случайность — смерть родителей Белкина, «почти в одно время приключившаяся».
Ну а это зачем Пушкину понадобилось?
Это понадобилось, чтоб создать сильный стимул Белкину уйти из армии (причем в 1823 году, за два года до выступления декабристов). Иначе Белкин с большой вероятностью (судя по проявившемуся далее по тексту народолюбию его), оставаясь в армии, — этой кузнице мятежных настроений, — оказался бы в числе декабристов, в числе наказанных. И ему бы в конце 20‑х было не до собирания и записывания рассказов.
Пушкину же — для идеи консенсуса в сословном обществе — нужна была зародившаяся в армии продекабристская направленность Белкина. Чтоб и такая идейная позиция фигурировала в <<коллективной субъективности>>. Вот он Белкина и изъял из армии вдруг и перед восстанием.
Как естественнее всего было это сделать? — Умертвив обоих родителей «почти в одно время».
Следующее, что «за нсслыханное чудо почесться может»: Белкин совсем не пил и был до какой–то чрезвычайности скромен с женщинами.
Так это в глазах старорежимного соседа является чудом. Для продекабриста же это правило. Лотман в своей работе «Декабрист в повседневной жизни» пишет о «спартанском» поведении в близких к декабристам кругах [2, 164], о «серьезном» (в пику «игровому», допускающему замену «правильного» поведения противоположным) отношении к жизни [2, 165]. Говорится даже о требовании <<отказа от любви в жизни>> [2, 168]. Или: <<Характерно, что бытовое поведение сделалось одним из критериев отбора кандидатов в общество>> [2, 171] заговорщиков.
И бочаровский <<повествовательный МИР>> в повестях как раз и требует контрастности голосов для приведения их к мечтаемому консонансному совместному звучанию: продекабрист из Горюхина со старорежимщиком из Ненарадова стали друзьями. Крайности — сходятся.
Следующая случайность — смерть Белкина от простуды и горячки «на 30‑м году от рождения», достаточно ранняя все же, чтоб быть закономерной, а не случайной. Хоть она и объясняется неквалифицированностью уездного лекаря, «человека весьма искусного, особенно в лечении закоренелых болезней, как–то мозолей…» Мог же быть в уезде лекарь и поискусней?
Но что было Пушкину делать, как не умертвить «автора» за 3 года до опубликования «его» повестей! Пушкин же вознамерился создать новую прозу: ввести в повествовательную норму разговорный язык (что, кстати, соответствовало его тогдашнему идеалу консенсуса в сословном обществе). И ему нужно было вывести эту новую прозу из–под критики своего личного врага, Булгарина, т. е. выпустить повести анонимно.
Вот он повести и выдал не своими, а белкинскими, себя — издателем, а автора — умертвил.
Следующий «нечаянный случай» в «Повестях Белкина» это ссора вспыльчивого недавно переведенного в полк офицера, еще не знающего привычек Сильвио за карточным столом, с самим Сильвио, не пожелавшим считаться с его неведением. Вернее, «нечаянный случай» есть даже не случайная, нелепая ссора, а отказ Сильвио вызвать обидчика на дуэль. Неожиданный для офицеров отказ, ибо на их взгляд Сильвио относился к тому типу людей, о котором молодым, недалеким повесам «и в голову не приходило подозревать в нем что–нибудь похожее на робость». Тем более, что Сильвио был невероятно меткий стрелок.
Эта новая случайность такого же рода, как и «чудо» трезвенника и скромника продекабриста Белкина в глазах его консервативного соседа. Новая случайность так же закономерна (а не случайна) для Сильвио, как и трезвенничество для Белкина. Оба — люди прогрессивной породы, которые совсем непонятны тем, кто не дорос до них. Только если ненарадовский помещик и не подавал никаких надежд на рост, на изменение в прогрессивном направлении, то молодой человек, ставший впоследствии подполковником И. Л. П., в глазах Сильвио был не безнадежен — за «романическое воображение», т. е. за неординарность, вообще–то закономерно приводившую в те годы самых больших удальцов в ряды продекабристов, каким Сильвио и стал сам, сначала бессознательно: возмутившись против бездумности прожигания жизни соперником–графом.