*
И так можно следовать от одной якобы жизненной случайности к другой по всему тексту «Повестей Белкина» и всюду находить объяснение этим якобы жизненным случайностям потребностями Пушкина–автора, потребностями, восходящими в конце концов к необходимости Пушкину выразить свой тогдашний идеал.
Должен признать, что мысль докладчицы о, мол, пушкинской предопределенности случая в чем–то схожа с общественным консенсусом.
Действительно, какого рода предопределение случая могло б быть в принципе? В драмах абсурда Ионеско — очень невеселое для обыденного сознания предопределение. В комедиях Тика, — для рассмотрения нашего вопроса более приемлемых хронологически, — тоже предопределение выглядит для обыденного сознания неважно [3, 53]. Но у кого они на памяти: Ионеско, Тик?! — Ни у кого.
Действительно, с предопределением привыкли связывать Божий промысел. У христиан он ведет — через все перипетии — к покаянию, прощению, воскресению мертвых и к Божьему царству всяческой гармонии. Чем не перекличка с безбожным общественным консенсусом?
Но согласитесь, что и разница — велика.
Пушкин в «Повестях Белкина» от иррационализма, мистики и религии далек. И я не принимаю мысли докладчицы о высшей справедливости случая у Пушкина, во всяком случае — в «Повестях Белкина». Всё у него, повторяю, от идеи, от консенсуса. А так как мои мысли в данной аудитории обычно не воспринимаются, я закончу цитатой из Бочарова, словами «единство», «барельефность» (в пику «горельефности») называющего консенсус и консонанс:
<<Преобладает чувство единства (и не просто «объективного», безличного, внешнего единства совершенно разных лиц и субъектов, но объективно–субъективного, личного единства) всего этого внутреннего многообразия. Многообразие между тем поразительное, универсальное, многокрасочное, многоликое, разноречивое и противоречивое, — такое, которое мы, читая Пушкина, воспринимаем, не ощущая раздельности составляющих…>> [1, 205–206]
1. Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., 1974.
2. Лотман Ю. М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988.
3. Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1970.
Написано в апреле 2002 г.
Зачитано в январе 2003 г.
Мельникова В. П.:
А не противоречит ли продекабрист–удалец продекабристу–спартанцу (только не отвечайте словами «идейная эволюция», «синусоида идеалов»)?
О художественном смысле первых пушкинских сказок
Обычно замечают лишь то, что соответствует их ранее сложившемуся взгляду.
«Сказку о попе и о работнике его Балде» Пушкин писал летом и осенью 1830‑го года. Он тогда исповедовал идеал консенсуса в сословном обществе, как я это доказал на «Повестях Белкина» [4, 84] и маленьких трагедиях [2, 50], написанных тогда же, болдинской осенью. И сказку эту, получается, Пушкин должен был сочинять, движимый тем же идеалом. А какой же он тот же, когда поп в итоге сходит с ума (от третьего щелчка Балды ему в лоб)? И не похоже, чтоб Балда что–то такое совсем уж не предвидел и хотел бы избежать. И через две строфы сказка кончается. И вообще, казалось бы, антагонистические противоречия тут между двумя сословиями: крестьян и духовенства, — если подходить к этому произведению серьезно, а к образам главных героев — расширительно. Балда, мол, олицетворяет стремление крестьян к свободе, поп — стремление духовенства к эксплуатации.
И все–таки есть возможность осуществить некоторые попытки доказать, казалось бы, недоказуемое.
Во–первых, выбор типа сказки. <<То, что из всех сказок няни Пушкин остановился именно на этой, само по себе весьма знаменательно. Остальные шесть записанных поэтом сказок относятся к разряду так называемых волшебных. Сказка о Балде, по существу, бытовая и, главное, резко сатирическая (от волшебного в обработке ее Пушкиным остался лишь комический эпизод со сбором Балдой оброка с чертей). Поп — один из исконных объектов народной сатиры>> [1, 535], — пишет Благой и, похоже, очень верно пишет.