А третья строфа, — где глаголы в настоящем времени, — из–за этого настоящего времени отдает горечью, ибо имеются в виду явно декабристы, и нет в жизни того, что стоит в стихе в настоящем времени:
Так вот не творит.
Двух лет хватило Пушкину для разочарования.
И его тянуло уже бросить все общественное и замкнуться в частное (в 1828‑м он собирался жениться на Олениной). И — графически — это был бы спуск на самый низ Синусоиды идеалов. И его это страшило (и он не женился–таки на Олениной). И это давало энергию задир вверх на общем спуске вниз.
И одним из таких крупных всплесков была «Полтава». Он нашел–таки героя, слившего в себе героизм и субъективный, и объективный, — Петра Первого. И тот весь — для страны, для Истории. И тот весь — самодержец — для выражения себя. И это совпадает!
Нет. Тут романтизм — в лице не совпадающего с Историей эгоцентрика Мазепы — жестоко пригвожден к позорному столбу. Здесь не романтизм вдохновляет Пушкина. И все–таки тут романтический реализм: подчиняется–то обстоятельствам уж больно крупная, титаническая личность, способная менять сами обстоятельства.
Пушкин только что не горел, дав себе вдруг волю:
<<Это было в Петербурге. Погода стояла отвратительная. Он уселся дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах. Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтобы записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки>> [5, 887].
И все–таки это все было о прошлом.
И с тем большей уверенностью он потом перешел к идеалу Дома [2, 139].
1. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина: в четырех томах. Т. 2. М., 1999.
2. Лотман Ю. М. Пушкин. С. — Пб., 1995.
3. Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1970.
4. Пришвин М. М. Записки о творчестве. В альманахе «Контекст·1974». М., 1975.
5. Цявловский М. А., Петров С. М. Комментарии. В кн. А. С. Пушкин. Сочинения. М., 1949.
Написано в январе 2002 г.
Не зачитано
Бес арабский
Мы знаем Байрона… Врете, подлецы: он мал и мерзок — не так, как вы — иначе.
А как — иначе? — Как демонист. До демонизма «подлецы» не дотягивают.
Я уже неоднократно заявлял (иногда и со ссылками на других авторов), что в эволюциях своих идеалов, выражавшихся в художественных произведениях, Пушкин никогда не впадал в демонизм и сатанизм. Не раз я напирал и на утверждение Натева о том, что искусство — не жизнь, а непосредственное и непринужденное испытание сокровенного мироотношения человека в целях совершенствования человечества. Это приводит меня к некоторому согласию с концепцией Вересаева [1, 7] о двух планах проявлений Пушкина: жизненном и творческом. То есть в жизненно–бытовом плане Пушкин постоянно мог быть преимущественно демонистом, а в творческом — никогда. И это не лицемерие. Ибо <<ни в чем писатель не выявляет так глубоко… свое мировоззрение, как в своих произведениях>> [2, 58]. То есть жизнь художника — это поверхность, его произведения — глубина, а их художественный смысл — сокрытое дно. Истина на дне.
Если так подойти, станет ясна причина, по которой Пушкина глубоко впечатлил стихотворный ответ митрополита Московского, Филарета, на собственные его стихи к своему дню рождения — «Дар напрасный, дар случайный…» Филарет, вопреки устоявшейся христианской традиции о подвластности всего Господу, — почти в духе иранской религии, маздеизму (с его дуализмом, равноправием в мире — добра, Ормузда, и зла, Аримана [3, 340]), а лучше, в духе более поздних ипостасей дуализма: гностицизма [3, 493], манихейства [3, 495] и тому подобных ересей, возрождавшихся под разными названиями и в средневековье, и позже, в дуалистических философских системах, — Филарет едва ли не приравнивает Пушкина к демону, не меньше.