Вот принцип, на котором мы живем; и вот почему я думаю, что можно жить в миру и делать определенное дело. Я совсем не хочу сказать, что это возможно в России; разумеется, если у священника приход в десять тысяч человек, не может быть речи о том, чтобы он занимался чем-то другим; тогда у него настолько много работы, что оправдывается его существование. Но что совсем не оправдывается, по-моему, это положение священников, у которых не хватает работы, а они все-таки живут за чужой счет, – это ужасно разрушительно. Для более старого человека это ничего, но для молодого это нехорошо.
Мы стараемся иметь священника для целой области или расположить наших священников так, чтобы они могли быть на одной линии железной дороги куда-нибудь. Поэтому наши приходы разделены очень странно, они несколько неопределенной формы. Но епархия постепенно, медленно растет. Растет, в сущности, на духовничестве и на личной работе.
У нас сейчас из 16-ти священников всего четверо русской крови или русского языка, все остальные – англичане, которые могут служить на славянском языке, могут сколько-то понимать русскую речь, но сами – укорененные члены той нации и того места, где они служат. Они стали православными по личному убеждению и благодаря личному внутреннему перевороту. Я считаю, что это хорошо. Когда первые англичане пришли, они должны были приспособиться, привиться к чисто русскому приходу, и это нелегко: тут и культура, и менталитет, и язык... Хотя, с другой стороны, первое поколение было счастливее, чем теперешнее, потому что первое поколение привилось к стволу тех людей, которые, может быть, ничего особенного не знали, но которые, как рыба в воде, плавали в Православии. Некоторые из них были удивительно простые люди. Я помню одну неграмотную женщину, которая была как бы воплощением русского деревенского Православия, она в начале даже не понимала моих проповедей. Она меня научила говорить не птичьим языком, а нормальным. Я помню, раз после проповеди она ко мне подошла и говорит: "Ах, отец Антоний, как же вы хорошо проповедуете! Я стою и плачу, плачу – потому что ни слова не понимаю". После этого я понял, что надо говорить так, чтобы люди понимали.
* * *
Подготовка священнослужителей в нашей епархии обстоит так. Мы готовим одиночек, одного после другого; когда у нас появляется молодой человек, о котором мы думаем, что он может стать священником, мы его берем, если можно так сказать, в оборот. Один из нас его обучает уставу и литургике, я его обучаю пастырскому богословию, другой священник занимается с ним догматикой... И в течение неопределенного времени, в зависимости от того, как он развивается, мы его готовим, и в свое время ставим, когда люди в нем видят возможного священника.
Рукоположение во священника или в дьякона у нас происходит, конечно, как в каждой православной Церкви, но с одной разницей: я всегда все тайные молитвы рукоположения читаю вслух, чтобы весь народ их слышал и рукополагаемый тоже слышал. Иначе, когда он стоит на коленях и молится, и слышит только протяжное "Господи, помилуй" и слова ектеньи, которые произносит в свое время дьякон, пока епископ про себя или шепотом читает основоположные молитвы, он теряет большую часть таинства рукоположения. Конечно, он может все это знать по книгам, но по книгам знать – одно, а пережить активно – совершенно другое дело. И еще: аксиос, то есть "достоин" произносит народ по окончании рукоположения, когда одевают человека в дьяконские или священнические одежды. Но тогда, если можно так выразиться, поздно кому-нибудь сказать анаксиос, "недостоин", все уже сделано. И поэтому когда подводят человека к рукоположению, я трижды провозглашаю от имени народа, который его избрал и послал на рукоположение, и от имени всего духовенства (а когда архирейская хиротония – и от имени сослужащих архиреев) аксиос так, что слышат все участники. Потом идут молитвы, которые я читаю вслух, так, чтобы весь народ знал.
И это очень важно, потому что мы здесь завели за правило никогда не рукополагать человека иначе как по народному выбору. Мне кажется очень несчастным явлением, хотя большей частью неизбежным, что человека готовят в семинарии или академии и потом посылают на приход, о котором он не имеет понятия, к людям, которые его не просили и не выбирали. А здесь, когда человек хочет священства или дьяконства, думает об этом и ко мне приходит и говорит об этом, я ему ставлю первый и основной вопрос: если бы ты стоял перед Христом, как Иаков и Иоанн на пути в Иерусалим, и Христос поставил бы вопрос: готов ли ты пить Мою чашу, готов ли ты погрузиться в тот ужас, в который Я буду погружен? – смог ли бы ты от всей души, серьезно ответить: "Да, я готов!"? "Могу" ты не можешь сказать, хотя бы: "готов"; сказать милостью и силой Божией, которая в немощи совершается. Если так, то можно думать о рукоположении, иначе нельзя вообще этот вопрос ставить. Поэтому иди домой и переживи это, пока ты не сможешь серьезно, из глубин сказать: "Да, я знаю свою немощь, но я знаю силу Божию, я знаю, что Бог меня действительно зовет". Следующий вопрос: слышал ли этот зов народ или нет?.. И я предлагаю приходу вопрос о возможном рукоположении. И не ставлю никого в приход, где его не хотят, не выбрали и не готовы принять.