Острые их верхние плавники выходили наружу и при движении оставляли тонкий струистый след.
— Осетры к царю плывут… — тихо сказал Гайдар.
Я не понял: почему к царю? Тогда он прочел целую строфу из ершовского «Конька-горбунка» — память у него была исключительная:
У него под ногой с шумом обрушился в воду яр.
Упав на колено, Гайдар едва удержался на берегу. Плеснув хвостами, исчезли сказочные рыбины.
Рядом, внизу, попав, видимо, на омут, медленно кружился огонь.
Мы молчали.
— Так не бывает, — сказал наконец Гайдар. — Об этом написать нельзя.
Конское фырканье раздалось за нашей спиной. От ближнего стога прыгал к нам спутанный годовалый жеребенок. На самом яру он остановился, ткнул мордой Гайдара в плечо, еще раз фыркнул и удивленно уставился на реку.
Пень-выворотень вырвался из омута и поплыл по реке быстрее, ветер раздувал на нем пламя.
Жеребенок поднял морду и заржал тревожно и тоскливо.
В темном небе только угадывалось движение облаков. Далеко в степи скрипела арба.
— Смотри! — сказал Гайдар. — Смотри на него. Видишь?
Я ничего не видел. Небо как небо, лошадь как лошадь, молодая и глупая.
— Он удивлен, — сказал Гайдар. — И сердится за непорядок; привык к тому, что золотые шары катаются по небу и тогда отражаются и дробятся в воде. А тут огонь в воде, внизу, а наверху, в небе, темно, ничего нет. Он тоже, наверно, думает про себя: «Так не бывает. Об этом нельзя рассказать маме лошади — все равно не поверит».
Гайдар полез в карман. Удивительные были карманы у Гайдара: в них всегда лежали конфеты, сахар, хлебные корки и крошки. Жеребенок немедленно потянулся к Гайдару.
Низко-низко над нашими головами, свистя, как стрелы, пронеслись дикие утки. В тонкой полосе огня на воде показался силуэт лодки — плыли рыбаки. В руке Гайдара загорелась спичка.
— Аркадий Петрович? — спросили с воды.
— Я, — сказал Гайдар. — Приставай, казаки, к берегу. Узнали?
— Кому ж тут быть, кроме тебя, — ответили голоса…
Мы вернулись на стан на рассвете.
Товарищи наши уже спали. Гайдар отправился купаться.
сказал он. — До чего ж хорошо!
Над рекой, колыхаясь, приподнимался туман. «Что случилось сегодня ночью? — думал я. — Уплыл и погас огонь, ускакал жеребенок, шастают по дну осетры, и рыбаки уже подплывают к своему рыбачьему стану. Почему ж так вышло, что запомнилась мне эта ночь навсегда, на всю жизнь, а никогда вот раньше не запоминалась? Почему увидел Гайдар за сегодняшнюю ночь больше, чем мы за одиннадцать лет, за одиннадцать таких ночей?»
Много проходит мимо человека всякого хорошего в жизни, и, наверно, не надо стоять в это время спокойно на берегу и ждать: пусть хорошее проплывает мимо.
Надо идти за хорошим до самого конца, до тех пор, пока не погаснет огонь.
Вот чему научил меня Аркадий Гайдар в ту ночь на Урале.
★
Осетр на цепи
Ночью на перемет попался небольшой осетр — фунтов на тридцать. Мы его вытащили, продели ему в жабры собачью цепочку и привязали цепь к коряге на берегу. Три дня живучий цепной осетр плавал возле лагеря. На четвертый день я отвязал от коряги цепь и по воде вдоль берега повел осетра к палатке «сниматься на память».
Осетр шел за мной легко, и я лишь чуть придерживал цепочку пальцами, как вдруг проклятая рыба ударила хвостом, вырвала цепочку из моих рук и юркнула в глубину.
— Ай! — закричал я, и все на берегу закричали тоже.
Осетр ушел.
— Делайте со мной что хотите, — сказал я, усаживаясь на ведро с мальками. — Я растяпа и рохля.
— Да, — сказали мои товарищи. — Ты растяпа. Упустил такую рыбину!
Все поглядели на меня один другого злее. Только Гайдар на меня не рассердился.
— Со всяким бывает, — сказал он и полез в воду. — Разве он нарочно? Мы еще, может быть, этого беглеца поймаем. Осетр днем далеко не уйдет: он рыба ночная.
Дно Урала с нашей стороны понижалось отлого, и, когда Гайдар отошел шагов сорок от берега, вода доходила ему только до шеи. Долго он там ходил, плескался и фыркал, а потом вдруг сказал спокойно:
— Я наступил ногой на осетровую или на собачью, как хотите, цепочку. Плывите ко мне и ныряйте за осетром, сам я нырять не умею.
— И без тебя тошно! — сказал я. — Не издевайся над несчастьем товарища.