Сконфуженные дешифровщики спешно доложили командованию результат, и внезапный налёт наших бомбардировщиков быстро сравнял разницу между предметами и их тенями.
— Везёт вам, Плотник, — говорили лаборанты, — просто везёт!
— Ой, не сглазьте! — шутливо пугались лаборантки за своего любимца, весёлого лейтенанта.
— А я «глаза» не боюсь, у меня же талисман есть! — отшучивался он.
— А ну какой, покажите, дайте посмотреть, Плотник!
— Чёрный кот? Обезьянка? Кукла?
Лётчик вытаскивал из кармана часы. Большие, луковичные, с массивными золотыми крышками.
Девушки-сержанты с любопытством брали в руки талисман и рассматривали какую-то картинку и надписи на золоте.
— Да это же именные, вот на них — ваша фамилия. «Лейтенанту Плотнику за чудесное спасение вороны!»
Насладившись девичьим смехом, лейтенант отбирал часы и, взвешивая их на руке, говорил:
— Единственные в мире… Не каждому доводится такое.
— Ну расскажите, Плотник, расскажите!
— История эта случилась перед большими лётными манёврами. Я вывозил на тренировку парашютистов. Сбросил очередную партию, смотрю — один за мной тащится. Раскрыл парашют раньше времени и зацепился стропами за хвостовое оперение самолёта.
Указал на него штурману. Стали отцеплять. И так и сяк — ничего не выходит. А парашютист подтянулся к самому костылю, завернул стропу вокруг стойки и катается себе, как на карусели, — ловко устроился. Кружились мы до последней капли бензина. Пора садиться.
Смотрю на него и думаю: «Ах ты ворона несчастная, ведь тебе жизни осталось две минуты, тебя же костылём пришибёт!»
Штурман спустил ему ножик на бечёвке: режь, мол, стропы, у тебя же запасной парашют. Он поймал ножик и сунул в карман.
Никогда в жизни я так не сердился. Решил идти на посадку, смотрю — народу полон аэродром, все смотрят на нашу «ворону». Знаю, что среди командиров сам Ворошилов. «Неужели же, — думаю, — на глазах у всех убивать человека? Неудобно». И тут я выкинул фокус.
У границ нашего аэродрома накануне канавокопатель вытянул большую траншею для водопровода, вот я на неё и пошёл. И так точно прицелился вдоль траншеи, что при посадке костыль повис над канавой.
Правда, я смял хвостовое оперение, но мой пассажир уцелел. Его крепко ударило, протащило по канаве так, что на стенках остались рукава пиджака и куски брюк. Он выскочил из-под хвоста и озирается.
Мы подбежали, ощупываем его.
— Жив, здоров? Как себя чувствуешь, парень?
Командиры бегут со всех сторон.
А он поглядел на себя, — боже мой, что за вид, как будто собаки рвали. Как выпучит глаза да как крикнет:
— Вы мне ответите за порчу казённого имущества!
Тут и меня зло взяло, схватил его, указываю на помятый хвост и тоже кричу:
— Это ты ответишь за порчу казённого имущества! Зачем на хвосте катался? Кто ты такой, что за птица?
А он мне в ответ:
— Я Ворона!
— Так и знал, что ты ворона!
— У меня и отец был Ворона, и дед был Ворона! А ты людей хвостом цепляешь, ты мазила, а не лётчик!
Вот какой попался…
Все хохочут, а Плотник с невозмутимым видом снова даёт разглядывать картинку на одной из крышек. Искусный гравёр изобразил на ней самолёт в небе с Вороной на хвосте и сценку между Вороной и лётчиком на земле.
— Кто же подарил эти часы?
Плотник таинственно опускал глаза.
— Командир отряда?
— Нет, товарищи, забирайте выше.
— Командующий воздушными силами?
Плотник качал головой.
— Может, ты сам себе их подарил да разрисовал? — шутили дешифровщики, люди скептические.
— Ворошилов! Ворошилов! — с восторгом догадывались лаборантки. И не верили, принимая за очередную шутку.
Отношение женского состава фотолаборатории к экипажу Плотника раз и навсегда установилось шутливое.
Ни самого весёлого лейтенанта, ни его штурмана Сапожникова, забавного толстячка, ни стрелка-радиста, вихрастого сержанта, под фамилией Швец, — никто не принимал всерьёз, как настоящих вояк.
Это ведь не истребители, которые рискуют жизнью, сбивая самолёт за самолётом, а воздушные фотографы. Нащёлкают кучу снимков с высоты пяти тысяч метров и как завалят фотолабораторию, так и возись весь день, а чаще — всю ночь. Проявляй, расшифровывай, и всё срочно, срочно.
Но девушки всё прощали докучливым поставщикам больших рулонов необработанной плёнки за их весёлый нрав.
Плотник великолепно играл на баяне, Швец неподражаемо плясал и был неутомим в танцах, а Сапожников… О, Сапожников писал стихи. Кроме того, на всех вечерах самодеятельности они неизменно выступали как трио юмористов.