Так всегда на ней останется святая обязанность блюсти за религиозными чувствами ее семейного круга. Без напыщенной восторженности, без всяких утонченностей пиетизма, с чисто Евангельскою простотою, с взглядом светлым, идеальным, поэтически-высоким, она исполнит свое высокое призвание — быть хранилищем и рассадником религиозно-святых чувств своей семьи.
Ты видишь, друг души, милая Саша, какую высокую обязанность я поручаю тебе, моему Идеалу жены и матери. Я облекаю тебя в священнодействие и, по моему убеждению, это не может и не должно быть иначе. То, что в целом обществе поручается и всегда поручалось избранным людям, известным своею нравственностью, глубиною своих религиозных убеждений, даром слова и знанием, образованном наукою, то в семейном кругу должно быть поручено женщине. В обществе мы ищем укрепиться в наших религиозных убеждениях, ищем утешения и совета в трудных случаях жизни евангелическим учением, ищем одушевления и вдохновения в священнодействии избранных духовных отцов. Немногие, даже редкие из них удовлетворяют настоящим образом этим вопиющим требованиям человечества. В семейной жизни для большей части из нас, занятых практическою деятельностию, эта обязанность лежит на женщине. Материальные и умственные заботы, в которых мы должны проводить большую часть дня, чтобы совестливо исполнять наше призвание и доставать насущный хлеб, нередко заглушают в нас вдохновение, необходимое для молитвы, мысли о земном преследуют нас с утра и до ночи, и во время отдыха, и в недрах семьи, а когда мы и себя не в силах осенить благоговейным умилением, то что же мы можем сделать в этом отношении для наших детей?
И так, кто же, как не любимая женщина, может одушевить нас чувством святого, когда мы возвращаемся усталые на наше пепелище; кто, как не она, может блюсти за развитием и хранением этого чувства в наших детях? И так, жена и мать есть священник семьи, по крайней мере, в нашем практическом быту. Ты видишь из этого, каких я мыслей о призвании женщины. Только унижая, а не возвышая ее идеал, общество породило в ней грустную потребность к эмансипации.
Я ни на минуту теперь не сомневаюсь (я сейчас прочел еще раз все твои письма до 1-го апреля), что моя милая Саша, мой милый друг, точно мой идеал. Надобно быть камнем, чтобы не обожать тебя, не восхищаться чудной твоею душою, которая теперь сделалась и моим счастьем, и моим утешением, и моею отрадой. Да, мы будем вместе молиться, я чувствую, что ты, — и верно ты одна на свете, — твоим присутствием, твоим искренним, сердечным умилением можешь всегда и во всякое время поселить во мне вдохновение к молитве. Ты мой идеал. Недаром я просил живописца, чтобы он, снимая твой портрет, вник в главное выражение черт лица твоего, напоминающих серьезно и глубоко вдохновенные изображения Бенвенуто.
Да, милая Саша, сделаем храм святыни из нашей скромной обители, в ней будем отправлять наши обычные богослужения, упражняя в них и детей наших, одушевляя и их нашим примером. «Где соберутся двое во имя Мое, там и Я буду посреди них»[58].
Но не суждением, не доводами ума должна священнодействовать женщина в семейном кругу, это слабое орудие в руках ее против скептицизма и сомнений; не заимствованною восторженностью пиетизма должна она поддерживать и развивать религиозное чувство в мужчине и детях, — на большую часть мужчин, и именно наклонных к сомнению, эта восторженность производит совсем противное действие, а на детей она остается без глубокого впечатления, потому что они ее не понимают. Голосом сердца, взглядом простым, но поэтически-высоким и утешительным на учение Христа, не тщась дерзновенно проникнуть посредством этой восторженности в то, что навсегда должно для нас остаться сокровенным и недоступным в христианском учении, как появление Искупителя на свет, самое искупление и Воскресение, — должна действовать женщина.
Сила и Воля Божия олицетворилась в необъяснимом для нас появлении на свет Искупителя, в Его делах, в Его земной жизни, в которой Он жил и существовал подобно сынам человеческим, осуществлял идеал земной жизни верою и любовию к Отцу, беспредельною преданностию к Его воле и беспредельною любовию к человечеству, — в котором Он видел детище Общего Отца, — ознаменовав ее жертвою жизни, оконченной в страданиях за истину, наконец, Откровение истинной жизни, к которой должно стремиться человечество и мыслью, и делом, — вот мой идеал христианского учения. Стараться, по возможности и по крайнему разумению, подражать жизни земной Искупителя, вот идеал моего стремления в жизни.