В дальнейшем такие полярности появляются в ранних христианских спорах на тему догмата воскресения, в которых наблюдается противостояние идеи духовного обновления тела при воскресении и идеи возвращения к жизни прежнего материального тела. С точки зрения Павла, когда умерший человек воскресает, он получает «пневматическое тело», воскресает «во Христе», а вопрос восстановления прежнего тела специально им не упоминается. Восточная церковь в значительной степени остаётся приверженной данной точке зрения и по сей день. Поддерживая синоптические Евангелия, западная церковь, по большей части, сохранила связь с представлениями о воскресении прежнего тела, основанными на идее того, что человек — это совокупность духа, души и тела, и поэтому он должен быть воскрешён в той же целостности, которой он был раньше.
Ранним из главных сторонников этой точки зрения был Тертуллиан (первая половина третьего века), который подчёркивал в своей работе «О воскресении плоти» [15], что каждый будет воскрешён «именно в его же плоти» («Resurget igitur caro, et quidem omnis, et quidem ipsa, et quidem Integra». Пер. с лат.: «Затем плоть воскреснет, но по сути останется неизменной»). Такое видение доминировало в течение многих веков существования западной церкви, как Символ Веры.[14] В Средние века данная точка зрения оформилась более конкретно, например, в серьёзных спорах на тему того, был ли Христос обрезан, когда воскрес, и на тему возраста воскресшего тела, а также того, сохраняло ли тело после воскресения свою несовершенную форму или «излечивалось» от неё.
Если отвлечься от конкретизма этих точек зрения, который, конечно, в наши дни вызывает недоверие, приверженность идее воскресения прежнего тела может пониматься, как стремление к полному сохранению индивидуальности мёртвого, которая по умолчанию остаётся связанной с телом в течение его жизни. Безусловно, загадка неповторимости и целостности личности, была спроецирована на тело.
В наши дни сознающее эго не воспринимается как исключительно персональное даже когда мы переживаем его и говорим «я» (часто при этом мы указываем на своё тело). Многочисленные импульсы, идеи, концепции, цели и волевые акты эго полностью коллективны, т. е. схожи с идеями других людей, но не идентичны им. То же самое справедливо и для бессознательной стороны психики; только немногие из её проявлений (сны и др.) отражают какой-либо индивидуальный опыт (Юнг называл это личным бессознательным). Однако великое делание исходит из коллективного бессознательного и не может быть приписано индивидуальному. Даже то, что является для нас самым интимным, и то, что мы воспринимаем как «я» или «свою» индивидуальность, на самом деле представляется многогранным и не может быть исчерпывающе описано какими-либо рациональными методами. Повышение осознания этих различных слоёв представляет собой постепенный процесс развития, проходящий через множество стадий и называемый Юнгом процессом индивидуации. Только тогда, когда человек знает, насколько бесконечно он повторяет «человеческое существо» в общем, коллективном смысле и как сильно он ограничен своей индивидуальностью, неделимостью и уникальностью, он может считать себя ставшим сознательным.
В ранней западной христианской традиции, которая держалась идеи воскресающего из мёртвых «прежнего тела», таким образом, цепляясь за труп умершего, мы видим, с одной стороны, примитивную приверженность исходному психическому состоянию, в котором было невозможно освободиться от мысли, что труп представляет собой личность покойника. С другой стороны, в соответствии с тем, что обсуждалось ранее, мне кажется, здесь спрятана зачаточная идея того, что человек представляет собой неповторимую индивидуальность, которая предназначена исключительно для выживания. Однако лишь немногие из нас могут по-прежнему верить в конкретную идею возрождения прежнего тела и по сей день.[15]