О Константине, как литературном дубликате Дмитрия, говорит то, что католическая церковь начала его прославлять в лике святого лишь после Брестской унии (1596), когда реформаторы в Европе почувствовали себя независимыми от слабеющей династии Рюриковичей. Такого быть не могло, чтобы Церковь, получив от Константина, государственный статус «забыла» о нем на 12-ть веков, а потом вдруг вспомнила. На самом деле не «вспомнила», а придумала Константина, чтобы молодое учение о «боге-троице» (1370) представить древним, и через его древность обосновать его «истинность» (см. 4.3).
Место на Босфоре, на берегу бухты Золотой Рог подходило Дмитрию Донскому, не только по удаленности от враждебной Великой Руси (Золотой Орды), но и близостью к древнему Иерусалиму (Еросу), см. 3.1.1. Туда его мать совершила паломничество, где собрала артефакты, связанные со Христом, которые стали использовать для доказательства истинности новой веры в «бога-торицу». Так, объявили об «обретении» в Иерусалиме трех крестов. На одном из них, якобы, распяли Христа, а на двух других – разбойников, один из которых попал в небесный рай даже раньше самого Иисуса Христа. Использование специальных крестов для распятия, противоречит летописи Никиты Хониата (см. 1.3). По ней Андроника/Христа распяли вовсе не на кресте, а на двух столбах, что отражено в распятии на 2-х березах князя Игоря – летописного дубликата Христа. Попаданием в рай разбойника, распятого вместе со Христом, стали оправдывать введение во власть реальных разбойников, уничтожающих справедливое правление по принципу «каждому по труду», и насаждающих несправедливую «частную собственность».
Но, почему Дмитрий Донской сменил себе имя и стал называть себя Константином, а новую столицу – Константинополем? Константин в переводе с греческого означает «постоянный» или «неизменный». Дмитрий сделал государственной новую веру в «бога-троицу», оправдывающую несправедливую «частную собственность». В успех этих начинаний не верили, и для воодушевления своих сторонников Дмитрий новым именем Константин громко заявил – мои реформы сохранятся на века!
Победа Дмитрия на Куликовом поле считается началом освобождения Руси от «монголо-татарского ига». За столь значительным событием, должно было последовать прославление его героя. Но прославления странным образом не последовало. Первая попытка прославления состоялась спустя почти два столетия в 1563 г., и объясняется влиянием в Думе проевропейских бояр Захарьиных-Романовых, во второй раз после Ивана III пытавшихся через Опричнину, установить «частную собственность», см. 7.3.4. Тогда Дмитрия Донского, вместе с женой, внесли в скрипториум московского митрополита, как целомудренных подвижников. Это неожиданно, ибо целомудрие предполагает отсутствие детей, но они у Дмитрия были. Прославления не получилось, и о Дмитрии снова забыли на целые столетия. Канонизация произошла только в 1988 году почти через 600 лет после его кончины. Какая причина была вспоминать «князя-освободителя», когда подвига, подобного официальному подвигу Дмитрия, не требовалось? Потребность в нем (освободить родину от захватчиков) была во время Великой отечественной войны, и тогда учредили ордена Невского, Суворова, Кутузова, Ушакова, Нахимова, но о Дмитрии Донском не вспомнили. Видно, не считали его за «освободителя» и небесного помощника в борьбе с настоящими захватчиками?
Известно, что Дмитрий перед битвой переоделся рядовым воином. А. Бушков по этому поводу замечает: Как ни рылся в описаниях битв, аналогии поведению Дмитрия подворачивались исключительно… гм, не самые благородные. Это делали только для того, чтобы скрыться от победителей в облике «сиволапой пехтуры», с которой – взятки гладки [5], с. 265. И, действительно, после боя Дмитрия долго искали, но нашли, лишь отъехав от побоища [30], с.22–23. Значит, Дмитрий сбежал с поля битвы! Причем так далеко, что не мог ни видеть, ни слышать, ее окончания.
Сбежал, Дмитрий, уже без знаков княжеского отличия, которые заранее передал Михаилу Андреевичу Бренку. Эти знаки привлекают сильных воинов неприятеля, но они же и воодушевляют своих бойцов. Вокруг князя в бою, обычно, сплачиваются отважные, которые по мере надобности устремляются с ним туда, где труднее, и тем обеспечивают победу в сражении. Михаил Бренок не был князем, потому не мог сообщить своим воинам того воодушевления, которое сообщают князья. Но надетое им княжеское облачение воодушевляло его противников и при таком раскладе сил он неизбежно должен был погибнут, что и произошло.