Но я не измельчал и не отупел, а довольно скоро овладел всеми навыками профессионального бухгалтера и лихо щёлкал на счётах, иногда на арифмометре. Хотя никакого удовольствия от своей работы не получал и, как лермонтовский Демон:
Первые финансовые удачи: стипендия за июль – 290, зарплата, гонорар за радиоочерк «Три диплома», но всё равно не дотянул до тысячи. При собственном весе в 60 кг. Так я стал любить цифры…
Начал я трудиться среди женщин, вот их фамилии: Разуваева, Молоканова, Шурупова, Ароматова, Гурова, Ионе… Все стучали на счётах, считали, копошились, почти не подымая головы, – и всё это напоминало Салтыкова-Щедрина: «Отделение завязывания узлов и отделение развязывания узлов». Но у каждого бухгалтерского работника при этом роились в голове какие-то мысли, а сердце трепетало от каких-то эмоций. Как писал Иосиф Уткин:
(Написано по случаю гриппа, который прихватил меня и дал возможность окунуться в воспоминания. 7 января 1972 г.)
А тем временем завершился 1957 год, год проведения в Москве VI Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, некоторого братания молодых людей со всего мира, явления негров в столице и с появлением через 9 месяцев чёрненьких детишек. Но всё это прошло мимо меня: я работал…
А ещё произошло событие: со всех постов сняли маршала Георгия Жукова, состоялся запуск искусственного спутника (бип-бип!..), открытие в Москве театра «Современник», выход на экраны фильма «Высота», и страна с энтузиазмом запела «Не кочегары мы, не плотники…». Нет, я работал в системе Мосхлебторга. Старая-престарая песенка: «Купите бублички!..»
1958 год – 25/26 лет. Жизнь без кардинальных изменений
В стране всё время что-то происходило. 29 июня был открыт памятник Маяковскому, и молодёжь стала кучковаться вокруг него и читать стихи, пока милиция не прекратила эти «безобразия». В октябре началась вакханалия по поводу присуждения Борису Пастернаку Нобелевской премии: как посмел издать на Западе свой роман «Доктор Живаго». Травля поэта шла и от власти, и от народа. «Я Пастернака не читал, но считаю…»
Борис Леонидович находился в шоке: «Я пропал, как зверь в загоне…» И недоумевал:
Спустя ровно 50 лет вышла моя книга «Золотые перья» (литературные судьбы, 2008), и в ней был очерк или эссе о Борисе Пастернаке – «Заложник времени».
Но в 1958 году не переживал за поэта, и если быть честным до конца, то больше переживал за себя, ибо моя первая работа не являлась твёрдой почвой под ногами. Конечно, полуголодные студенческие годы остались позади, зарплата позволяла худо-бедно как-то существовать. Плюс пошли неучтённые торговые денежки, которые можно назвать стихийным перераспределением неофициальных доходов: после каждой инвентаризации в магазинах бухгалтеру, кто сводил концы с концами, полагался небольшой бонус. Так функционировала советская торговля (о других отраслях не в курсе дела). Короче, стало явно полегче.
Легче, но не веселее и не комфортнее. Работа-деньги-семья – всё было серым и будничным и засасывало, как болото. Спасали от быта друзья, футбол, книги. А в их отсутствие «Мендельсон не тот!» – была в ходу такая странная присказка.
Работал уже не на Полянке, а в Хрустальном переулке, рядом с ГУМом и Кремлём. Обедать часто приходилось ходить в ГУМ, там была какая-то столовка…
Но в Хрустальном переулке в скопище Центральной конторы просидел недолго, и меня перевели в кондитерский магазин № 51 на Пятницкой улице, там был свой бухгалтер, а я вёл свой куст магазинов. Мне, как сластёне, страшно повезло: и директор, и почти все продавцы меня любили (молодой мужчина!) и закармливали конфетами, редкими шоколадными, которые не всегда были в продаже. И я собрал большую коллекцию фантиков, подарил дочке, а она её куда-то выбросила, по поводу чего я очень переживал…
Какое-то время на Пятницкой было хорошим периодом жизни: работа спорилась, чай с конфетами (мечта Осипа Мандельштама), никто не дёргал. А рядом был Радиокомитет, в котором мне позднее пришлось поработать.