Она начала набирать: «Гигантская пробка из жира, влажных салфеток и презервативов терроризирует лондонскую канализацию», – и ее руки вдруг как будто смазались, утратив четкие очертания, и ей пришлось прислониться затылком к прохладной стене. Что вертелось в головах у людей предыдущих поколений вместо подобных фраз? Наверное, фольклорные песни о посадках репы.
«В пятидесятые мы были бы домохозяйками», – ее подруга пожала плечами, забивая похмелье горкой каких-то пророщенных зерен.
«В пятидесятые я состояла бы в женской преступной банде и носила бы прозвище вроде Кусачая Крыса», – возразила она, сердито сверля глазами овощной салат, который подали на деревянной доске. Она с такой яростью ткнула в него вилкой, что кусок огурца соскользнул с края доски и упал ей на колени, где и лежал, глядя на нее снизу вверх, точно свежий зеленый циферблат.
Белые люди с политической грамотностью картофелин – квелые, пресные и с уклоном в ирландщину – внезапно ощутили потребность высказаться по поводу окружающей несправедливости. Такое случается примерно раз в сорок лет, обычно после очередного взлета популярности фолк-музыки. Когда фолк вновь входит в моду, люди массово вспоминают, что у них были предки, а потом – со значительным опозданием, – что эти предки сотворили много чего нехорошего.
Кино всегда действовало на нее успокаивающе, ей нравилось смотреть на тела, которые не ощущают свою телесность. Движутся, не прилагая усилий, по кладбищам, даже в гору на самом крутом подъеме, носят одежду с мягкими бирками, от которых не чешется шея, к их помаде не прилипают случайные волоски – тела в небесах, где отсутствует трение. Они скользят друг по другу, как прозрачные слайды, мчатся верхом на любви живописно, будто на диком мустанге по прерии, их сексуальные сцены шелестят, словно шелковые блузки в глубинах шкафа, и они не чувствуют ничего – ничего из того, по чему она будет скучать в чистом синем пространстве.
Скошенной на морском побережье траве нет нужды осознавать себя травой. Меховое манто в фильме, снятом в 1946 году, не содержит даже намека на жестокое обращение с животными – настолько оно далеко от своих изначальных живых лисиц. Исключение составляют фильмы, снятые гениями. В них все пронизано болью чистого бытия собой. И еще одно исключение: едва заметные усики у актрисы, – от которых она никогда не могла оторвать взгляд.
«У меня для тебя невероятная новость», – сказал ей муж и сообщил, что их соседи снизу участвуют в реалити-шоу под названием «Южные оторвы», посвященном, как любое реалити-шоу, взаимоотношениям внутри компании близких друзей, которые ненавидят друг друга. Они с мужем за день посмотрели весь первый сезон, не веря своим глазам. У них под ногами все время шли документальные съемки. Что-то, сказанное ею самой – обрывок фразы или всего одно слово, – наверняка должно было проникнуть в нижнюю квартиру и попасть в запись. Играющий на повторе музыкальный альбом, тихий плач в ночи. Но нет, чем больше она смотрела, тем яснее становилось, что там нет и следа от нее: одинокой в своей неизбывной боли, с едва заметными усиками над верхней губой, запертой в своем умозрительном райском саду этажом выше, над вопящими, полными ненависти друзьями.
«Ненавижу этот искусственный член, – объявила она. – Всегда ненавидела. Завтра утром я первым делом вынесу его на помойку». Сегодня они им воспользовались для постельных утех, и теперь он лежал на смятой простыне, лысый, противный и утыканный искусственным жемчугом.
«Тебе было больно?» – спросил муж с нарочито невинным видом, поудобнее устраивая на подушке свой точеный мраморный торс.
«Конечно, мне было больно! – выкрикнула она, размахивая у него перед носом искусственным членом, как какой-нибудь секс-дирижер. Член и вправду был слишком большим. И зачем его сделали с имитацией вен? Она не хотела никаких изысков вроде формы дельфина, но зачем делать вены на искусственном члене? – Представь, что эту штуковину запихивают тебе в задницу!»
«Но я не хочу, чтобы его пихали мне в задницу», – резонно возразил муж.