В конце сезона она же (Ямпольская) позволила себе выпад против А. Васильева. Стоит только начать. В конце концов, талант – это и есть отклонение от нормы. И право на частную жизнь.
А. Смелянский в «Известиях» опубликовал главы воспоминаний. Еще башмаков не износил после смерти Ефремова, а уже рассказывает «полную правду», которая заключается в том, чтобы донести до публики: он пил и гулял, и ругался матом. «Он мал и мерзок, но не так, как мы». Хотелось бы, чтобы кто-нибудь из актеров, его друзей, или актрис, его любовниц, наконец, взял бы, да и ответил. Нет ответа. Неужели боятся?
«Кабала святош» М. Булгакова, реж. А. Шапиро, МХАТ (Табаковский).
В общем, провал, ибо даже купленные и прирученные критики не сумели вдохновиться и написать, что это победа. Можно, прочитав всех и поделив на 25, понять, что же это было на самом деле.
По ТВ «Вишневый сад» А. Чехова, реж. Л. Хейфец (1976). До сих пор интересно.
Дуняша (Н. Гундарева) в 1–3 актах – барышня, в последнем – крестьянка в грубом платке. Роль – ответ на совет Лопахина в 1-м акте «знать свое место».
Раневская (Р. Нифонтова) весь спектакль очень сдержанна, мужественна и даже немного холодна. Решена как идеальная женщина, наше неконкретное воспоминание о женщинах Серебряного века. В финале становится ясно, что и это признак породы. Она сдерживалась, потому что этого требовало воспитание. И позволила себе заплакать, только оставшись наедине с братом, Гаевым (И. Смоктуновским). И этот плач был так пронзителен.
Петя (Э. Марцевич) – не болтун, не революционер, а искатель свободы. Его воспринимаешь, как тех, кто работал истопниками в 1970-х. Когда он говорит «Дойду или другим путь укажу» – это не словоблудие, а просто-таки диссидентство.
Когда Аня обнимает мать и обещает «насадить новый сад» – это тоже не голословное утверждение, а надежда на то, что приличным людям когда-нибудь повезет. Раневской: «У тебя осталась жизнь и душа» – это то же самое гордое утешение непонятого на родине человека. Аня даже рада, что все кончилось, что пришла определенность – и стало легко. Она здесь похожа на Соню из «Дяди Вани».
Все фокусы Шарлотты (Н. Вилькина) многозначительны и поданы так, что становятся комментариями к продаже сада. Вот продает плед в хорошем состоянии – как сад, перекличка взглядами с Раневской. Бросает на пол куль с ребеночком – вот так же выкинули на улицу обитателей усадьбы. Образ утраты и предательства.
Говорят, «Дачники» – самая чеховская пьеса Горького, ее часто играют по-чеховски. Но никогда не видела, а у Л. Хейфеца вдруг обратила внимание, что Чехова можно трактовать через Горького, через социологию. Старые люди, Раневская и Гаев, интеллигентные до мозга костей, но это не играется, а присутствует. Они лишены изначально как снобизма, так и пошлости. Победа Лопахина здесь как пришествие Хама, которое, правда, в лице Ю. Каюрова вроде бы не так страшно. Его монолог про покупку – самоутверждение, гордость за себя: отец был мужиком, а я купил. И любви к Раневской нет, есть атавизм раба, который не может не любить хозяйку. Однако любопытен в связи с этим его финальный диалог с Петей: у тебя отец – мужик, у меня – аптекарь, но из этого ничего не следует. Главное – надо самому быть человеком.
У Е. Буренкова, на редкость, роль Пищика оказалась РОЛЬЮ! Он играет так, будто уже прошел историю с продажей вишневого сада. Его «Ничего!» так многозначительно и глубоко. Он утешает тех, кто еще не знает, что это не смертельно. У него дрожат руки и голос, и в каждом движении и слове – достоинство.
На вопрос Раневской Лопахину о Варе: «Почему вы сторонитесь друг друга?» – в этом спектакле очень легко ответить: потому что они ровня, потому что она с ее приземленной хозяйственностью напоминает ему о его простонародных корнях и будто камень на шее будет тянуть его назад и вниз и не даст прыгнуть наверх. А прыгнуть очень хочется. А ей и гордость мешает. В финале она с таким треском открывает зонтик, что Лопахин с испугом в глазах прикрывается рукой, будто боится, что она его ударит. Она – живой укор, воспоминание о людях, которые были и ей, и ему дороги, но которых он предал в силу своей практичности. Он ее боится. Боится, что она всегда будет напоминать ему о том, каким он был когда-то: битым мужичком с окровавленным носом.