– Какая жалость, а мы-то хотели с тобой позабавиться, – с отвращением и долей разочарования сказал тот, кто держал ее за волосы. – Теперь к тебе и прикасаться-то противно.
С этими словами он отпустил ее шевелюру и брезгливо пихнул женщину в спину, отчего она опять упала, только на четвереньки.
– Что ж тебе, человеческих мужиков не хватало, что ли? – спросил, вернее спросила третья, и лекарка с ужасом поняла, что среди этих выродков не только мужчины.
– Да как сказать, – кое-как справившись с собой, проговорила она. – Все человеческие, понимаешь ли, спускают стрелу раньше, чем я успеваю тетиву натянуть...
На сей раз двумя ударами они не ограничились.
– Надо ж тебе было налететь на имперскую засаду…
Баба-повстанец не слишком церемонилась, стаскивая с нее одежду, но лекарка приказывала себе не стонать и не хныкать, когда нордка тревожила покалеченные ребра, левую ключицу и левую кисть – они, как оказалось, тоже были сломаны. Наконец, тетка стянула с нее штаны, и их бывшая владелица осталась лежать на холодной земле в одном белье, прижимая руки к груди. Еще двое потрошили оброненный целительницей рюкзак, отшвыривая бесполезные, по их мнению, вещи в стороны. Убби и еще один о чем-то спорили на весьма повышенных тонах, а пятый прилаживал веревочную петлю на ближайшем дереве.
«Меня повесят».
Нордка сгребла одежду в кучу и, прихватив сапоги, направилась к двум другим мятежникам, которые уже опустошили рюкзак и пересчитывали найденные монеты.
– Семьсот двадцать пять септимов, – объявил один из них, в то время как женщина запихивала трофейные сапоги и одежду в рюкзак.
– Отлично, Талос к нам сегодня милостив, – отозвался Убби. – Давайте заканчивать.
Двое подошли и, схватив пленницу под руки (она с трудом удержалась от вопля боли), подняли ее на ноги. Затем потащили к петле. Третий надел петлю ей на шею и затянул узел. Потом он и четвертый заняли позицию у другого конца веревки.
«Значит, меня просто вздернут, – поняла целительница. – Подвесят и оставят задыхаться».
Тем временем Убби встал прямо перед лекаркой, откашлялся и провозгласил:
– Итак, ты, имперская шлюха, обвиняешься в преступлениях против народа Скайрима и приговариваешься к казни через повешение. – Он кивнул держащим женщину повстанцам.
Ноги ее подкосились и целительница тяжело осела на землю, но в следующий момент почувствовала, как в шею врезается веревка, а ступни отрываются от земли. Женщина захрипела и инстинктивно попыталась оттянуть петлю от шеи – палачи даже не связали ей руки, наверное, чтобы продлить мучения.
…Казалось, прошли годы, а она все еще была жива. Внезапно что-то с огромной силой ударило снизу, а хватка веревочной петли на шее ослабла. Женщина не сразу поняла, что лежит на земле, заходясь жутким кашлем. Когда вернулась способность видеть, выяснилось, что рядом с ней лежит повстанец, который готовил петлю. Глаза норда были широко раскрыты и уже начали стекленеть – в спине у него торчали две стрелы.
Со всех сторон доносились дикие вопли, перемежаемые каким-то лязгом. До целительницы не сразу дошло, что на проклятой опушке этого проклятого леса идет бой. Она попыталась уползти в какое-нибудь безопасное место, но безуспешно. Краем глаза женщина увидела, как нордка, раздевавшая ее, удирает со всех ног в чащу леса, но, кажется, кроме пленницы этого никто не заметил.
Как и ожидалось, повстанцев атаковали имперские солдаты. Видимо, первым они подстрелили того, с петлей, а затем, пользуясь замешательством врагов, напали и успели убить еще двоих, прежде чем последний безымянный норд и Убби контратаковали. Того безымянного женщина не видела, но проклятый Убби оказался чересчур хорошим рубакой – положил уже трех легионеров. Хотя, возможно, объяснить успехи повстанца можно было длиной его клинка, здоровенного двуручника, тогда как легионеры были вооружены стандартными имперскими мечами.
– Да расстреляйте вы этого ублюдка! – взревел один из солдат, когда Убби насадил на клинок еще одного его товарища.
В следующий момент мятежник получил стрелу в грудь, еще одну в бедро, зашатался, но не упал, только взревел по-медвежьи и двинулся было на противника, но следующая угодила ему в глаз, успокоив навеки.
Легионеры принялись подсчитывать потери. Последний раненый Убби солдат вскоре превратился в убитого, остальные, кажется, получили только синяки и ссадины.
– Эй, парни! – крикнул один из солдат. – Этот не сдох, просто без сознания.
Женщина осторожно подняла голову: двое легионеров тащили того самого безымянного норда.
– Давайте его к повозкам. Поедет вместе с остальными, – произнес голос прямо над ней. – И не забудьте еще их подружку. Вот тут она валяется.
«Подождите! Я же не с ними!» – хотела крикнуть лекарка, но ее не хватило даже на шепот.
– ...они и нас поймали, и ворюгу этого.
Упомянутый ворюга, одетый в такой же наряд из мешковины, что и лекарка теперь – солдаты оделили вместо отобранных повстанцами вещей – не замедлил высказаться:
– Проклятые Братья Бури! В Скайриме было тихо, пока вы бунтовать не начали. И Империи ни до чего дела не было. Если бы они вас не искали, я бы сейчас украл одну из их лошадей и рванул в Хаммерфелл, – добавил он и обратился к соседке: – Эй, ты! Нам с тобой здесь не место. Это за Братьями Бури Империя охотится.
С замечанием насчет места женщина была полностью согласна. По крайней мере, насчет себя.
– Мы сейчас все братья и сестры по судьбе, ворюга, – сообщил повстанец.
Пока они препирались, женщина осторожно попыталась согнуть левую руку в локте и прижать к туловищу. Со связанными запястьями это было очень трудно, даже если бы она не чувствовала боли. Лекарка умоляла солдат не связывать ей руки, или связать, но не так как остальным, но они даже слушать не стали. Так же, как не стали слушать ее оправдания. Когда она попросила оказать ей первую помощь, легионер рассмеялся ей в лицо, но все же не стал сильно затягивать ремни на запястьях, дав некоторую свободу конечностям. Перелома ребер, скорее всего, не было, видимо, только трещины – дышать было больно. С кистью, кажется, тоже обошлось – просто сильный ушиб.
Болтовня повстанца и конокрада была прервана раздраженным окриком возницы:
– Эй, вы там, сзади, а ну заткнитесь!
Чтобы отвлечься от боли, женщина осторожно осмотрелась. Процессию, состоящую из нескольких повозок с заключенными, возглавлял всадник в золоченой броне. Лекарка решила, что это какой-то большой начальник. Еще наблюдалось большое количество конвоиров, пожалуй, их было даже чересчур много. И все они были хорошо вооружены.
Вообще, средство передвижения представляло собой обычную телегу, вдоль бортов которой располагались скамьи. Следовало признать, легионеры перевозили заключенных с удобствами: по четыре человека в каждой, не считая правивших ими стражников. В «ее» повозке, кроме самой лекарки, повстанца напротив и вора на одной скамье с говорливым мятежником, путешествовал еще один пассажир. Это был крупный, богато одетый мужчина с рыжевато-русыми волосами и крючковатым носом, сидевший рядом с целительницей. Самой занимательной деталью его внешности был кляп. Зачем ему еще и рот завязали грязной тряпкой, было совсем непонятно, потому что остальным задержанным просто стянули запястья кожаными ремнями.
Вор тоже обратил внимание на этого человека и спросил:
– А с ним-то что не так, а?
– Попридержи язык, – свирепо сказал повстанец. – Перед тобой Ульфрик Буревестник, истинный король Скайрима!
Целительнице имя ни о чем не говорило, зато конокрад, видимо, знал, кто это.
– Ульфрик? Ярл Виндхельма? – переспросил он. – Но… ты же вожак восстания! Если тебя схватили… О боги, куда нас везут?!
Теперь было понятно, отчего столько стражи… Главного бунтовщика везли, как-никак.
– Я не знаю, куда нас везут, но Совнгард ждет, – хмуро отозвался мятежник.
– Нет, не может быть, – простонал вор. – Я сплю. Я сплю...
Было холодно. Женщина совсем озябла в своей мешковине. Надо же, в Сиродиле в это время года еще фрукты на деревьях вызревают, а здесь того и гляди снег пойдет.