На заседании кабинета Лаваль выступил с подробнейшей характеристикой международного положения. Он предстал перед своими коллегами в роли министра-оптимиста. В частности, он огласил донесение французского посла в Риме, сообщавшего, что Муссолини с нетерпеньем ждет встречи с Лавалем. По словам посла, Муссолини хочет обсудить «со всей прямотой» все существующие разногласия и считает, что их возможно уладить.
Донесение изобиловало цитатами, приводящими язвительные замечания Муссолини по адресу Гитлера. Из Берлина французский посол Франсуа Понсе сообщал, что, когда он был в последний раз у Гитлера, тот снова подчеркнул свое желание добиться соглашения с Францией. К этому Франсуа Понсе добавлял: «Разумеется, я не совсем доверяю искренности Гитлера; но вполне возможно допустить, что Германия, изнемогающая под тяжким бременем вооружений, нуждается в передышке. Есть основание полагать, что она не в состоянии выдержать еще один год такого экономического напряжения».
Лаваль предложил кабинету следующий план соглашения с Муссолини: Франция уступит Италии часть своей территории в Сомали и на юге Ливии, передаст Италии некоторое количество акций железной дороги между Аддис-Абебой и Джибути и продлит льготы для итальянских поселенцев в Тунисе до 1960 года. Взамен Франция потребует от Муссолини соглашения о взаимной консультации в случае, если окажутся под угрозой независимость Австрии или status quo в придунайских и балканских странах. Кроме того, Италия должна участвовать в консультациях с Францией о мероприятиях, необходимых для того, чтобы предупредить дальнейший рост германских вооружений.
Тут один из министров спросил Лаваля, имеются ли у него какие-либо новые сведения о замыслах Муссолини насчет Абиссинии и о возобновившихся переговорах между Италией и Германией. Лаваль ответил, что, согласно полученным им донесениям, переговоры между Берлином и Римом вовсе не имеют такого значения и такого масштаба, какой им приписывают. Что же касается итальянских планов в Абиссинии, продолжал Лаваль, то сведения, которыми он располагает, убеждают его в том, что Муссолини имеет в виду добиться от Хайле Селассие незначительных территориальных уступок. И, по его мнению, Франции не стоит волноваться, если Муссолини приобретет еще несколько квадратных километров пустыни.
После заседания кабинета я разговаривал с одним из министров. Он был в удрученном настроении. «Мы оказались,— жаловался он,— лицом к лицу с двумя диктаторами, каждый из них напрягает все силы, чтобы построить могущественную империю. А Лаваль думает приручить их, предложив одному полоску пустыни и несколько железнодорожных акций, а другому Саарскую область. Он подходит к вопросам внешней политики так, как будто речь идет о дополнительных выборах в его округе. Боюсь, не нажить бы нам хлопот».
Хотя Муссолини согласился только на часть французских предложений, в начале января 1935 года Лаваль отправился в Рим. Прощаясь с дипломатами, провожавшими его на вокзале, он ликовал: «Я имею большие основания надеяться, что наступает новая эра во франко-итальянских взаимоотношениях».
Лаваль настоял на том, чтобы «Боевые кресты» инсценировали «восторженную встречу» при его возвращении из Рима в Париж. Как выяснилось из позднейших разоблачений, он заплатил из секретных фондов за каждого демонстранта — «с головы», Палата депутатов и сенат тоже встретили его шумными овациями. Римское соглашение было одобрено подавляющим большинством голосов. Против голосовали только депутаты-коммунисты. Вопреки своему обыкновению, Лаваль сам составил коммюнике о заседании обеих палат.
Прием, оказанный Лавалю в Риме, сначала не оправдал его ожиданий. Не было ни толп, ни знамен, ни приветственных манифестаций. В течение двух дней Рим был вежлив, но холоден и сдержан.
Откровенно намекая на то, что он ожидал от Франции большего, чем предлагает Лаваль, Муссолини сказал в своем тосте на официальном банкете: «Этот многозначащий визит знаменует первую точку соприкосновения в политике двух великих латинских держав».
Ответный тост Лаваля был гораздо более пылким. «Муссолини, — сказал он, — вписал самую блестящую страницу в историю современной Италии. Он возбудил великие надежды. Все, кого воодушевляет идеал мира, обращают сейчас свои взоры к Риму». Но римский лед не растаял даже после этого горячего объяснения в любви.