И вот, при очередном разряде молнии, он увидел рядом с собой нечто синюшное, стоящее среди травы. Приглядевшись внимательно, он понял, что нашел то, что искал.
Ступня стояла самостоятельно на земле без сапога, без портянки и совершенно чистая, без кровяных потёков. Да и сама была, по всей видимости, обескровлена, поскольку выглядела какого – то зеленоватого или голубоватого оттенка.
Взяв обрубок ноги, он принёс его к будке дежурной и поставил под фонарь.
В этот момент подъехал УАЗик и из него выпрыгнул командир батальона.
Недобро взглянув на своего подчинённого, он заскочил в дежурку и там общался с представителями линейного отдела транспортной милиции.
Соломатин извлек из-под плащ-накидки довольно сухую сигарету, вполне пригодную для раскуривания. Стал чиркать спичками…
В это время вышла дежурная, подошла к рычагу, опускающему шлагбаум, и начала его крутить. Но её пристальный взгляд был направлен в совершенно другую сторону.
– Интересно, что она там рассматривает? – подумал Андрей и подался вперед, чтобы увидеть это.
Как только он сделал шаг вперед, его глазам открылась жуткая картина: в свете фонаря и почти беспрерывных вспышек молнии у переезда стоял обломок человеческого тела – нижняя часть голени со ступнёй бледно – синего цвета.
– Кто её сюда поставил? – подумал Андрей, и тут же вспомнил, что это сделал он только что, вот этими руками… Он взял обрубок, принёс к дежурке и поставил…
У Андрея закружилась голова и он очнулся уже лежащим на лавке в домике дежурного по переезду. Ему в нос тыкали ваткой с нашатырём.
Увидев, что Андрей пришел в себя, комбат скомандовал:
– Садись в «мой» УАЗик, я еду в часть.
В машине он спросил у Соломатина:
– А ты здесь как оказался?
– Я в наряде, ответственный по части. Дежурный – старший лейтенант Шалимов. Он остался на посту, а я по звонку прибыл сюда.
В батальоне никто не спал, прибыли все офицеры и прапорщики, даже солдаты, почуяв тревогу, беспокойство, бродившее по части, проснулись и, тихо перешёптываясь, лежали в постелях.
В восемь часов утра, построив весь состав батальона на плацу, комбат держал речь. В этот раз он не орал, а тихо, но жёстко и вполне аргументированно рассказывал своим солдатам, что происходит, если не подчиняться воинской дисциплине. Для достижения полного эффекта своего выступления он решил продемонстрировать остаток от человеческого тела, который ещё совсем недавно принадлежал нашему солдату Салихову. Но этого никто не знал, кроме доктора Алямовского. Доктор был наготове и ожидал команду.
И команда поступила. Завершая свою речь, комбат сказал:
– Доктор, неси!
Из-за спин строя появился доктор, неся нечто на подносе, накрытое простыней.
У Андрея сработало «пятое» чувство и он, ещё даже не видя доктора с подносом, уже понял, чем сейчас «обнесут» весь строй, и он вновь «уплыл» в никуда.
Эффектный финал выступления комбата был смазан вчистую, поскольку пришлось вновь приводить в чувства Соломатина.
Уже позже Андрею рассказали, что солдаты прямо из строя начали разбегаться, кто куда и остановить их не мог даже властный окрик комбата.
А доктор Алямовский, осмотрев Андрея, посоветовал ему пойти домой, выпить водки и выспаться, сказав, что всё пройдет, поскольку это всего-навсего нервное переутомление. И, наверное, чтобы совсем его успокоить, он радостно сообщил:
– Ты не волнуйся! Больше ты её не увидишь. Я её похоронил за медсанбатом.
От такой «радостной» вести плохо стало не только Андрею, но и всем, кто это услышал.
40. И СНОВА В НАРЯДЕ
Наступившие дни, в связи со случившимися событиями в батальоне, были тяжёлыми. Все были мрачными, неразговорчивыми. Если в иные дни в отсутствии командира батальона офицеры и прапорщики штаба иногда позволяли себе выйти на крыльцо покурить и переброситься свежими анекдотами, пошутить друг над другом, то сейчас этого не позволяли себе даже самые легкомысленные. Нервное напряжение у всех было доведено до грани срыва, куда уж здесь шутить. Можно и в «пятак» заработать ненароком.
При этом самым виноватым все так и считали партийного секретаря.
– Кто-то верит в Бога, кто-то в партию, но народные приметы соблюдают и те, и другие. А он ими пренебрёг! Теперь все вместе за это рассчитываемся! – так говорили и за глаза, и в лицо ему.