— И ты прощай, Одон. — Иштван сжимает мой локоть. — Ты, конечно, зазнайка и засранец, но мне все равно было приятно иметь с тобой дело.
Мне совсем не интересно его обо мне мнение, я хмыкаю и забираюсь в седло. Пора.
Подъезжаем к воротам, стоящим на дороге в Петар от нового речного порта, и навстречу нам выкатывается разряженный в пух и прах кортеж какого-то городского вельможи. Очень похожий на ту охотничью процессию короля, что встретилась мне у въезда в Вайтру. Распугивая горожан и крестьян, эти веселые благородные мужи хохочут в две дюжины луженых глоток, размахивают плетями и ругаются такими словами, что у любого священника должен бы был произойти сердечный удар. Но к своему удивлению, я замечаю пару коричневых хитонов среди этой беснующейся банды — священникам, похоже, нравится быть в рядах великосветских распутников, среди которых я замечаю и дам. Щечки красоток румяны, ручки изящны, а шляпки похожи на… ни на что они не похожи — настолько невозможны их формы.
То ли очередные охотники, то ли какой-то выезд в загородный дворец — не понять, но настроение у них приподнятое, это заметно.
Впрочем, радуются они все ровно до тех пор, пока передние ряды всадников не оказываются неподалеку от нас и их глаза не натыкаются на наши черные фигуры.
Кортеж на мгновение замирает, успокаивается, слышится легкий шепот-шелест в их рядах:
— Эти, Эти, Эти…
И я даже различаю редкие уточнения:
— Эти с Самой!
Кавалькада поворачивает влево, съезжает с дороги и, огибая нас, выезжает вновь на дорогу. Каждый из господ дворян спешит обнажить голову и склонится в изящном поклоне, не вылезая, впрочем, из седла, перед Хине-Тепу. И я вдруг соображаю, что наши нобили прекрасно понимают, что за фигура сидит в седле перед ними. Нас они игнорируют, словно за спиной Хине-Тепу нет никаких Анку. Значит, разделение кровососов на Анку и Туату, которое я считал своей личной тайной, таковой не является и дворянству все известно? Открытие неожиданно, но я не понимаю, какие из него следуют выводы. Нужно будет узнать точнее.
Постепенно поднятая сотней копыт пыль сдувается ветром в сторону, испуганные крестьяне поднимаются с колен, возобновляется проезд через ворота прибывающих телег.
Хине-Тепу направляет своего конька вдоль выстроившейся линии повозок, и никто не показывает желания отправить ее в конец очереди — ведь следом за загадочной дамой едут два всамделишных Анку, молчаливых и грозных.
Мой взгляд скользит по напряженным лицам крестьян, приказчиков, горожан, и вдруг выхватывает из череды носов, глаз, подбородков знакомые черты. Узнавание длится недолго — это Симон! Тот самый изменник-предатель, мой бывший приказчик, что посмел меня ограбить!
Тяну повод, останавливая Храбреца, молча склоняюсь с седла к настороженному лицу мерзавца, заглядываю ему в самые зрачки.
Ему страшно! Моему бывшему приказчику так страшно, будто сама Смерть обратила на него свой взор. Его трясет, у него мелко дрожит челюсть и слышно легкое клацанье зубов. Стоящие вокруг Симона люди, мне кажется, это его подручные — у них всех на куртках шевроны Корнелия, шарахаются в стороны, будто от прокаженного.
А я выпрямляюсь в седле и маню Симона за собой указательным пальцем. Точно так, как это делают настоящие Анку. Его штаны враз намокают, он шлепается на колени и начинает причитать, заикаясь и повторяясь:
— Ну как же, как же, как же, га-га-га-господин? Доку-ку-мен-н-ты в порядке, в порядке! У меня есть, все есть!
По его щекам катятся слезы, он часто моргает, он шарит обеими руками по груди, где обычно в кожаных трубках на шнурках носятся подорожные.
Мне делается весело, я опять наклоняюсь к ползающему в пыли Симону, он замирает, и я выдыхаю ему в лицо:
— Ошибся. Живи.
Поддаю пятками под бока Храбрецу и он уносит меня вперед — к уехавшим Хине и Иштвану.
Моя маленькая месть почти состоялась, осталось лишь забрать присвоенные им деньги. Теперь в нашем мире будет одной легендой больше. Новая расскажет всем, что и Анку могут ошибаться в своем выборе.
Анку на воротах даже не шевелятся, а стража смущенно отступает с нашего пути. Знал бы раньше, что для безопасного и бесхлопотного путешествия по королевству и за его пределами нужен лишь черный костюм с маской да вороной конь — давно бы обзавелся всем необходимым!
Город сквозь прорезь маски выглядит и слышится совершенно иначе. Улицы замирают, движение на них почти полностью прекращается, головы горожан поворачиваются вслед за нашим перемещением. Даже запахи, кажется мне, отступают куда-то в подворотни, за высокие заборы во дворы. Но за спиной — я еду последним — снова слышен привычный базарный гомон, скрип колес, и еще что-то неразличимое, но насыщенное.