— Я сыта, человек Одон, — отвечает Туату.
— Что-то не видел я, как ты ела хотя бы лепешку, — свешиваю ноги с кровати и чувствую, как желудок отзывается на это движение пустым урчанием.
— Я ела всего две седьмицы назад. Этого достаточно. Еще две седьмицы можно не тревожиться.
Даже боюсь представить, что она ела. Вернее — кого.
Вот бы мне так — раз в месяц поел и можно не морщить лоб, придумывая себе способ пропитания. Хорошо быть потусторонним существом. Выгодно. Не то что мне сейчас — живот полностью овладел телом и разумом и вопит: накорми меня!
Но внезапная догадка начинает ворочаться в мозгах, на некоторое время отодвигая в сторону даже голод. Если для Туату достаточно наедаться раз в месяц, то для чего же они установили такие порядки, что уже долгие годы люди, дожившие до смерти от старости вроде моего деда, становятся уникальной редкостью? Разве что убивают просто так — для развлечения? Я не заметил в Хине-Тепу какой-то чрезвычайной кровожадности. Мне вообще кажется, что ей все в нашем мире безразлично. Даже сидя у меня за спиной на Фее, она находится думами в каком-то другом месте. А, может быть, и не только думами. Если у этих тварей есть что-то, что заменяет им душу, то вот этим самым она всегда где-то далеко.
Людей много — целые города, Туату — мало. Их не стало особенно больше с тех пор, как они завладели нашим миром. Но если их мало, то и еды им нужно мало. Но почему-то они приходят однажды практически за каждым. Ну понятно, часть людей они обращают в своих слуг — Анку. Но не всех же? Если уже двести лет длится такое безобразие, то бессмертных Анку у них должно стать едва ли не больше, чем живущих людей. Однако их явно меньше. По крайней мере, видно не многих. Что-то не сходится у нас математика.
Во всем этом определенно есть какая-то загадка.
— Послушай, Хине-тепу, разве всем Туату нужно так мало еды?
— Пока растем, еды нужно больше. Когда я стану взрослой, то смогу быть сытой целый год, поев всего один раз.
Приехали! Еще того хуже. Тогда вообще нет никакого объяснения. Или это Анку такие прожорливые?
— А Анку?
— Что — «Анку»?
— Анку тоже могут есть так редко?
Она задумчиво — если Туату могут быть задумчивыми — смотрит на меня:
— Что, Одон, не понимаешь, куда деваются Прибранные?
Кручу головой как в детстве перед дедом:
— Не-а, не понимаю.
— Сид Беернис тоже не понимает.
Она отворачивается к окну, а я сижу с отвисшей челюстью.
В старые времена Туату довольствовались редкими путниками и всё было спокойно. Что заставило их стать кровожадными тварями, вылезти из своих Сидов? Что за сила? И сможет ли она загнать это шестипалое племя обратно в холмы? Сделать их вновь практически безобидными? Здесь определенно есть какая-то загадка. И Сид Беернис не понимает, куда деваются тысячи людей.
Хине-Тепу не оборачивается, но мне слышны ее слова:
— Мы надеемся об этом узнать, когда ты совершишь обещанное.
— Если мы убьем Морриг из Динта, ваш Сид получит возможность выйти в мир и узнать, почему так происходит?
— Да. Пока мы в Сиде, пока мы в числе младших, мы не можем претендовать на новые знания и значимые решения. И это невыносимо!
Святые духи! Я уже вообще ничего не соображаю. И понимаю, что мои вопросы закончились, ведь каждый новый мой глупый вопрос рождает еще десяток других, а к истине не приближает ни на шаг, запутывая еще больше.
— Сходи вниз, узнай у людей, как добраться до кладбища Кочевников. И лучше, если кто-нибудь тебе нарисует дорогу.
— А?…
— Иди уже, человек Одон, а то умрешь! Не от любопытства, так от голода.
Желудок, полностью согласный с остроухой, снова напоминает о себе и я спешу вниз, получить у Тима обещанный мне бесплатный завтрак.
С мечтами о котором пришлось расстаться сразу:
— Бесплатный завтрак, парень, а не ужин, — скучным голосом объясняет Тим. — Если хочешь бесплатный завтрак — иди на двор к свиньям. Если они еще не слопали твою порцию, то отбери и съешь сам!
Служки, собравшиеся вокруг его стойки, не стесняясь смеются в полный голос.
За пять оловяшек мне дают вполне сносный ужин из куска сочной баранины и какой-то каши из прежде невиданной крупы. В каше какие-то травки, от которых слюна прямо-таки течет рекой.
Пока ем, в голову приходят всякие мысли, иногда такие глупые, что сам себе удивляюсь: хотелось бы посмотреть на кровососку голышом — что там скрывается под ее бесформенным балахоном? Хотелось бы понять — моется она когда-нибудь или просто не загрязняется? Владеет волшебством или морочит мне голову? Если она всю жизнь просидела в Сиде, тех самых пор, когда людей еще не было на этой земле, то откуда знает о каком-то кладбище? Интересно, она умеет петь и можно ли назвать ее песню песней в человеческом понимании?