Пока идем к дальнему хлеву, я вижу, как несколько раз смотритель порывается что-то спросить, но всегда успевает прикусить язык.
— Спрашивай, — разрешаю.
— Ты давно с высокой госпожой ходишь? — таким тоном у нас в деревне принято осведомляться у старших о срамных болезнях.
Я задумываюсь и получается, что совсем недолго, но кажется уже, будто она была рядом всегда. Бесы! Я даже замедляю шаг, представляя, что вскоре мне придется ее оставить. А может быть и убить.
— Вечность, — отвечаю почти честно.
— Повезло, — завистливо говорит Иштван и по-детски швыркает сопливым носом. — Такой молодой, а уже так повезло!
Меня едва не разрывает от хохота, я даже падаю, потому что ноги не держат. Повезло?! Повезло несколько дней прожить рядом с самым опасным созданием во всех мирах? Повезло не стать ее завтраком? Повезло увидеть, как она выпивает кровь из одних людей, превращая их в кровожадных чудовищ, и дурит головы другим, представляясь сошедшим с небес посланником Святых Духов? В чем везение?!
Мне хочется все это сказать глупому смотрителю маяка, но я понимаю, что начни я сейчас рассказывать ему чистейшую правду — он воспримет ее бредом сумасшедшего. И ничто не поможет убедить его в обратном.
Вытираю кулаком выступившие слезы и поднимаюсь.
— Что это с тобой? — Иштван с опаской отступает на пару шагов.
Я тяжело вздыхаю, восстанавливая сбитое дыхание.
— Благость накатила. Не обращай внимания, Иштван.
Конь, честно сказать, оказывается плюгавеньким. Пони-переросток, а не конь. У нас иной осел крупнее этого коня. Смешная скотинка. И имя смешное — Конь. Это же каким ленивым человеком нужно быть, чтобы коня назвать Конем? С другой стороны — зачем ему отдельное имя, если никаких других животин этой породы в округе нет? У коз, бродящих по скалам, есть имена — Иштван даже потужился, припоминая, но, кроме Рогатки ни одного не вспомнил. Козами тоже занималась Старка. А сам Иштван — только маяком.
Седло оказывается в доме и мы возвращаемся за ним. Мальчишка сидит так же у стены и что-то строгает. Какую-то деревянную палку.
— Лук? — интересуется папаша.
Младший Иштван нехотя кивает. И я вспоминаю о «даре» Хине-Тепу. Неужели они восприняли эту шутку всерьез? Странные люди.
Мальчишка даже, кажется, светится от счастья. По мне так его лук — просто какая-то плоховыструганная палка. Но парень с любовью оглаживает ее и натягивает тетиву из связанных кусков тонкой бечевки. У нас в деревне такой «лук» обсмеивали бы неделю — настолько нелепо он выглядит.
— А стрелы есть? — с азартом спрашивает папаша.
— Две пока всего, — показывает еще два кривых прута с перьями, кое-как прикрученными к одному концу каждого.
Я смотрю на эти «стрелы» и не верю свои глазам — такое убожество нельзя называть «стрелой»! Оно не пролетит и пяти шагов. И попадет, скорее всего, в самого стрелка, чем в какую-то цель!
Если бы я показал своему деду такой лук — он бы гонял меня по двору за рукожопство дня три. И заставил бы сделать десяток луков, пока хоть один из них не стал бы похож на что-то приближенное к настоящему! Но здесь, кажется, они не видят никакой разницы между хорошо и дурно сделанными вещами.
— Стрельни! — просит Иштван-старший и аж притопывает от нетерпения.
— Не-е, — крутит головой послушный сын. — Стрел мало. Жалко. Сломается еще.
— Ладно, — в голосе старшего нет ни злости, ни обиды, словно понимает он ценность этих необыкновенных стрел. — Завтра на охоту пойдем.
— Возьмешь меня с собой? — неожиданно спрашивает меня Иштван-младший.
— Верно придумал, — так же неожиданно соглашается его отец. — И за Конем присмотришь и дорогу покажешь. И заедь к Одоакру в городе — он обещал сапоги стачать новые. И к материной сестре загляни — узнай, как там что?
Я даже не успеваю ничего ответить, как все уже решено.
Но места в седле я уступать не собираюсь, поэтому наглый сопляк садится позади меня. Двух юнцов Конь выдерживает. Но я уверен — будь третий, спина несчастной скотины хрустнула бы пополам.
— Только не обнимай меня, — предупреждаю навязчивого мальчишку. — Не люблю я этого. За седло держись.
— Больно надо, — кривит рот мой нечаянный проводник.
Кое-как выезжаем на дорогу, Иштван бубнит:
— Прямо пока.
Долго едем молча. Я оглядываюсь вокруг, но ничего интересного нет: та же скала справа, то же море слева. И между ними — унылая дорога. Она понемногу поднимается вверх, но конца-краю этому подъему не видно. Постепенно звук прибоя становится привычным и куда-то пропадает, а самым слышимым становится стук подков по камням.