— Прощай, Одошка, — бормочу себе под нос. — Сейчас-то тебе и придет крышка. Напьются твоей кровищи сучки! Допьяна!
— Сид Беернис, — радостно сообщает мне проводница. — Мама, мама, мама! Ждать! Эй!
Она еще что-то лопочет и бежит к одному из этих существ, а когда оказывается рядом, исчезает и ее смех слышится сверху, из густой кроны необычного дерева.
И я понимаю, что за мной посылали ребенка — очень маленького.
Одна из Сид отрывается от ствола и плавно скользит ко мне — я даже не вижу ее шагов, она будто плывет по траве. Я стараюсь не смотреть ей в глаза, потому что очень уж боязно стать жертвой ее замораживающего взгляда. Я будто бы боюсь пропустить скорый миг собственной смерти и старательно отвожу глаза в сторону.
— Здравствуй, путник! — говорит мне Остроухая, подобравшаяся очень близко, я даже чувствую исходящее от нее слабое тепло. — Не бойся, мы не станем делать тебе плохо. Нам нужны только твои слова. Смотри на меня и не бойся.
Лучше бы она молчала! Нет у меня сил противиться ее приказу, поворачиваю голову. Чувствую, как по ноге течет что-то теплое, но посмотреть не могу — взгляд буквально прикован к ее лицу, не оторваться.
— Не бойся!
Как она себе это мыслит? Как можно не бояться Туату? Они же нас выпивают! Как стакан молока. Интересно, могла бы не бояться овца, окажись она в волчьей стае?
— Ты дрожишь, человек, но не бойся, — продолжает она свою песню. — Ты уйдешь отсюда сам.
Вот уж во что трудно поверить. И не успокаивают ее слова ничуть.
Она протягивает свою тонкую руку к моему лицу, приподнимает голову за подбородок, и я чувствую кожей мертвенный прохладу ее длинных пальцев. Сама чуть теплая, а руки совсем холодные. Она склоняется, буравя расширившимися зрачками мои глаза. Ее губы что-то шепчут. Она не похожа на человеческих женщин. Она — словно тот образ, по которому Святые Духи лепили женщин. И как любой образ, она неизмеримо глубже и необъяснимее, чем самая лучшая из копий. Она на самом деле прекрасна. Так прекрасна, что страх меня отпускает. Я размякаю и начинаю улыбаться ей как дурак.
— Скажи мне, человек, ты был в городе, когда убили одну из нас?
Я не могу ей врать — так глубоко в меня проникают ее голос и ее взор, что солгать им нет никаких сил, я могу говорить только правду:
— Да, Туату.
Боюсь, что никто из горожан не может знать, что одна из Сидов мертва. Во всяком случае, на рынке об этом не говорили. А если не говорили на рынке, то, значит, не говорили нигде. И только тот, кто видел ее смерть своими глазами, может ответить утвердительно на заданный вопрос.
— Ты знаешь наше Древнее Имя? — в голосе нет интереса, скорее легкое удивление.
— Да, Туату.
— Занятно. Расскажи мне, что ты слышал об убийстве?
— Ничего, Туату.
— Называй меня Хине-Нуи, человек. Или Беернис. Кто убил старшую из Сида Баан-ва? Ты знаешь?
— Клиодну убил Карел, Хине-Нуи.
— Карел — человек?
— Человек, Хине-Нуи.
Она задумывается. Мне кажется, что она задумывается, но что происходит на самом деле — я не могу определить. Она изучающее смотрит на меня, и это продолжается долго, мне кажется, что миновала вечность.
— Ты знаешь, как человек убил Клиодну? — в ее голосе появляется какой-то едва различимый присвист, а морок, наведенный на меня, становится прозрачнее, я как будто освобождаюсь от связывающих меня пут, но все еще остаюсь полностью в ее воле.
— Серебряным клинком и солнцем, — говорю сущую правду, и произносить ее легко, каждое слово правды, сказанное перед Беернис, делает меня счастливым.
— Кто еще среди людей знает, как убить Туату?
Я вспоминаю, не сболтнул ли кому-нибудь нечаянно, но за последние дни мне не пришлось вести доверительные беседы ни с одним человеком.
— Никто, Хине-Нуи.
Она опять внимательно смотрит на меня, обходит вокруг, я слышу шуршание ее одеяния.
— Дай мне маску, человек, — и снова я не могу противиться, протягиваю ей кусочек странного материала, который так и не смог выбросить.
— Ты тоже убивал ее, — это не вопрос, это утверждение.
Она обо всем догадалась, почувствовала, увидела, наколдовала! Я едва не падаю наземь от сковавшего ноги и руки ужаса, и только внезапная догадка о том, что она почему-то не стремится отомстить, оставляет меня в сознании.
Она отходит, скользит, отплывает в сторону странного дерева — к таким же Туату, ждущим ее возвращения. В опущенной вдоль тела руке трепещет маска Клиодны.
Беспомощно озираюсь вокруг в поисках выхода, но его нет. Слезы готовы брызнуть из глаз от осознания собственной беспомощности, я понимаю, что по собственной воле мне из Сида не выбраться ни за что! И даже если Остроухие не станут меня жрать, я сам очень быстро здесь сдохну от голода.
Но Беернис быстро возвращается:
— Человек, ты поведешь одного из нас в свой мир, будешь служить и сделаешь то, что понадобится.
Вот это новости! Я уже несколько дней считаюсь самой искомой добычей во всем королевстве, я шарахаюсь от любой тени Анку или, не дайте Духи Святые, Сидов! И вдруг: «поведешь одного из нас!» Что-то не ладно в этом мире, как-то не складывается общая картинка. Разве не должны они, узнав, что я убивал одну из них, тут же меня и сожрать? И никто не требует от меня согласия. Но ведь и я не спрашивал благоволения дворовых собак, когда брал их с собою в лес за грибами?
К нам подбирается еще один представитель Сида. Он еще не так велик ростом как Хине-Нуи, но и не маленький ребенок, как та девчонка, что затащила меня сюда. Подросток, наверное, как и я. Черты лица имеют необыкновенную схожесть с Беернис, но как-то мягче, не столь явно выражены косточки над висками, и уши едва заострены. Волосы черные, как уголь, лицо светлое и прозрачные льдисто-голубые глаза на нем почему-то заставляют меня отвернуться и смотреть на нее искоса — невыносимо видеть перед собой это неожиданное сочетание. Не знай я, что за существо передо мною, принял бы его за уродливого человека, девушку. Странно: пока черты лица я связываю с Сидами — они прекрасны, но стоит вообразить их человеческими, как они становятся отталкивающими. Неожиданное открытие.
— Человек, это Хине-Тепу, она приведет тебя в Сид Динт и ты убьешь его главу Морриг. Потом ты будешь свободен.
— А вернее всего, мертв, — добавляю беззвучно.
— Или мертв, — говорит Беернис. Не знаю, услышала ли она мои слова, но ее поправка заставляет меня содрогнуться. — Ступайте!
Хине-Тепу тянет меня за руку и спустя мгновение мы оказываемся в полной темноте уже опустившейся на ущелье ночи. Где-то рядом фыркает Фея, вдалеке видны костры обоза, а я от неожиданности перехода громко вскрикиваю.
— Молчи, — впервые заговаривает со мной Хине-Тепу. — Молчи.
Но я не согласен молчать — это перед Беернис я робел, но теперь понял, что зачем-то им нужен. Почему это я должен убивать какую-то Морриг? У меня на будущее были совершенно другие планы. И если они сами ее пристукнуть не в силах, то, значит, мне есть, чем их прижать. У меня, как говорит Корнелий, «сильная переговорная позиция»! И значит — придется поторговаться. Просто дохнуть по чьей-то прихоти что-то совсем расхотелось. Особенно после того, как узнал, что и сам могу убить любого Анку или даже Туату! Главное — было бы чем.
— Почему это я должен молчать? — спрашиваю.
Хине-Тепу изображает из себя особу королевской крови — краешком тощей задницы усаживается на камень, спина прямая, словно внутри девчонки оглобля, отвернулась, смотрит на далекие костры, и молчит, дрянь такая!