— Ты слышал? — обращаюсь к Иштвану. — Твой дар в том мире будет работать очень недолго.
А сам принимаюсь соображать — с чего я так решил? Ведь еще месяц назад я сам не знал ни о каких Туату. Для меня, да и для всех остальных, на земле существовали только кровососы-Анку. Если сочинить для Иштвана хорошую легенду…
— Хине-Тепу, а ты можешь сделать из него Анку Сида Беернис?
Она плавно кивает и добавляет:
— Даже из собаки или лошади, если это будет нужно. Но сейчас я не стану этого делать.
Я бы тоже не стал кусать собаку — бесполезное это дело. Только шерсть в рот набьется, а шкуру так и не прокусишь. Впрочем, у меня не такие зубы, как у моей нынешней подружки. Ее-то клыками я как-то раз имел счастье полюбоваться — куда там собаке!
— А если он станет Анку, то сохранится ли его умение?
Иштван вертит лохматой башкой, пытаясь поспеть за нашим разговором, разобрать смысл, но по его оловянным глазам понятно, что для него наш диалог такая же загадка как для меня его нелюбовь к родителям.
— Не знаю, — Хине-Тепу даже наморщила свой чистый лобик, — никто никогда не обращал одаренного. Слишком мало получивших дар. Не знаю.
Мне трудно на что-то решиться. Иштван смотрит на меня умоляюще, Туату на все плевать, а я…
— Если ты передумаешь, Иштван, и начнешь меня в чем-то винить — я просто убью тебя, — говорю очень медленно, чтобы он осознал каждое слово. — Это — только твое решение, не мое.
— И вернуться будет нельзя. Здесь не должны знать об Анку, — добавляет Сида.
— Тем лучше! — непонятно чему радуется мой новый спутник. — Я своим записку оставил — чтоб не искали и не ждали. И про деньги у тетки написал. Вот и началась у отца обещанная ему удача.
Он поднимается с колен, отряхиваться не спешит.
— Ты умеешь писать?! — для меня эта грань его таланта является настоящим открытием.
Мне казалось, что здешние обитатели грубы, тупы и непритязательны. А уж в умении писать я бы не заподозрил даже мэра здешнего городка. Да я готов спорить, что в городе не было ни одной вывески с названием корчмы или цирюльни! Только картинки, намалеванные кривыми руками — рыба на тарелке или ножницы.
— Когда у тетки жил, научился, — морщится Иштван. — Только ошибок много, Магда ругается. А по мне — главное, чтобы понять можно было, о чем речь идет, а ошибки — это ерунда, вроде щепок на оглобле: лошади тащить телегу они никак не мешают.
Хине-Тепу говорит:
— Возьми его за руку, — и сама хватается за мою ладонь. — Идемте, пора.
И мы поочередно проходим через ворота.
Глава 9
Которая начинается с блужданий в очень необычном месте, а заканчивается началом следующей главы
Здесь все изменилось! Нет больше высоких зеленых холмов — вокруг простирается громадная пустошь, равнина, края которой не видно! Я оглядываюсь — за спиной никаких ворот! Можно брести в любую сторону, на мой взгляд, они все равнозначны, но Туату целеустремленно направляется вперед и чуть вправо.
Я следую за ней, а придурковатый Иштван, восторгаясь и подпрыгивая, начинает вертеться справа налево на одном месте и, кажется, до него только теперь начинает доходить, во что он вляпался!
Под ногами какая-то непонятная земля: почти розовая, она не пылит, упруго отталкивает ноги — будто идешь по густому травяному ковру. Но никакой травы нет, нет ни листка, ни травинки. Только какая-то мелкая крошка вроде хлебной, но прочная, шуршит под сапогами.
Я на ходу зачерпываю ее ладонью и пропускаю сквозь растопыренные пальцы. Она не оставляет на влажной коже грязи, бесшумно осыпается на землю, как песок. Однако на песок она вообще не похожа. Она напоминает мне древесную кору, кем-то измельченную, и необъяснимым образом обработанную, ставшую похожей на мелкие пенные хлопья.
Воздух влажноватый, слегка пахнет грозой. Тепло, даже жарко; в небе, если это небо, нет ни светила, ни облаков, ни птиц — ничего. Если здесь повсюду так скучно, не хотел бы я остаться в этих местах надолго. Трудно существовать там, где ничего не меняется.
— Хине! — остроухая умчалась далеко вперед, а я боюсь потеряться, да и глупый Иштван застрял позади меня в полусотне шагов, словно прикованный к одному месту. — Иштван! Хватит пастью мух ловить, догоняй!
Окрик подбрасывает мальчишку вверх, он начинает крутиться слева направо, беспомощно озираясь, замечает меня, бежит, высоко задирая коленки и размахивая руками. Со «стрел» на розовую почву осыпаются кое-как прикрученные перья, но ему на такие мелочи обращать внимания некогда.
— Где госпожа алфур? — подбегая, орет Иштван.
Его глаза выпучены, видна испарина на прыщавом лбу, волосы стоят дыбом, но дышит он при этом на удивление ровно.
Я показываю пальцем за спину и пристраиваюсь в затылок проносящемуся мимо подельнику.
Сида не останавливается ни на мгновение, только чуть замедляет свой легкий шаг.
— Госпожа, где мы? — вопит Иштван.
— Тебя предупреждали, — бросает через плечо остроухая, оглядываясь лишь на краткий миг.
И я успеваю заметить произошедшие с ней изменения — волосы стали седыми, а на хламиде появился мерцающий узор.
— Я тоже хотел бы знать, — присоединяюсь к испуганному приятелю. — В прошлый раз все было не так.
— Это изнанка Хэль, — непонятно объясняет Хине-Тепу. — Нужно спешить, пока она не начала выворачиваться обратно. Не успеем — останемся здесь надолго.
В ее голосе нет страха, она просто объясняет очевидное. Наверное, если бы я мог жить вечно, как кровососы, для меня время тоже потеряло бы смысл и вчера слилось бы с послезавтра. Но такого дара у меня пока нет и оставаться здесь сколько-нибудь дольше необходимого мне совсем не хочется. Изнанка Хэль? Будь прокляты все эти Туату, если я понял хоть что-то! Конечно, они и без меня тысячи раз прокляты, но и мне нужно отметиться.
— Уже скоро, если мы не остановимся, — утешает нас Сида.
Иштвана буквально трясет. Я видел такое с нашими сельскими девчонками — если их как следует напугать, они начинают колотиться в припадке, стучать зубами и реветь. Да что девчонки! Я и сам совсем недавно так же себя вел — после того, как побывал в башне Клиодны. Неужели я выглядел столь же жалко? Мне становится стыдно за Иштвана, а пуще того — за себя. Кто-то должен оставаться храбрым, когда остальные наложили в штаны. Туату не в счет — ей вообще неведом страх, кажется. Да и опасаться нечего, потому что она знает, что такое Хэль. Или что такое. Когда что-то знаешь, страх уходит.
От постоянного бега сбивается дыхание, рядом пыхтит Иштван и совсем не слыхать сопения кровососки. Я ведь даже не поинтересовался — дышит ли она вообще? И нужно ли ей дышать? Может, она и под водой жить может? Затащит нас в какое-нибудь болото, да и сдохнем, как жалкие жабы. Обидно будет — столько прошли.
— Здесь! — Хине-Тепу останавливается, оглядывается. — Вот!
В полусотне шагов чуть правее вижу в земле здоровенную дыру.
— Нам — туда, — показывает Сида своей снова шестипалой рукой.
— В дыру? — Иштван готов разрыдаться.
— Это пуп Хэль, — объясняет остроухая. — Через него она выворачивается. Если здесь задержаться, то…
Она не успевает ничего добавить, потому что мы замираем на краю этого «пупа».
Дырища приличная — от края до края четыре моих роста. Круглая, видно, как трепещут края. Внутри какая-то клубящаяся чернота, словно густой дым, не различить ничего. Дым странный — он как будто покрыт какой-то пленкой, не дающей ему подняться выше над дырой. При сжатиях и раздвижении края по всей поверхности дыма пробегает едва заметная зыбь. Жутковатое местечко.
— Слушайте оба внимательно, — требовательно говорит Хине-Тепу. — Это очень необычное место. Здесь меняет знак вектор гравитации…
— Что меняется? — спрашиваем хором, потому что слова нам непонятны.
В нашей деревне одного пьяницу звали Виктором, но причем он здесь?
— Вектор гравитации, — кровососка издает такой звук, будто тяжело вздыхает. — Сила тяжести?