- Ах, какая наша Каролина Васильевна царевна! – радостно всплеснула руками Марфа Никитична.
Было еще около часа до отъезда. Кэролайн не хотелось сидеть дома, и она тихонько ушла в сторону соседней деревни, где была дубовая роща. Был там у нее один любимый дуб – самый огромный и самый старый, у которого она любила читать, петь песни и просто мечтать в одиночестве.*
Кэролайн грациозно взяла свою шелковую шаль за оба края, развела руки и стала кружиться, подняв кверху голову. Полуголые кроны осенних деревьев водили хоровод вместе с ней, в лицо изредка дул прохладный ветер, а из-за рощи поднимался туман, окутывая собой все вокруг. Кэролайн было приятно мечтать о Клаусе, прокручивать в голове диалоги, которых между ними не было, представлять, что ждет их в будущем.
В девять часов вечера семья Полетаевых явилась на бал безо всяких опозданий. Со вкусом наряженные, но без излишеств, все были с добрыми и приветливыми лицами. Василия Николаевича князь Петровский сразу же поприветствовал лично и выказал почтение его жене и дочке.
На балу все было торжественно, но не вычурно. Обсуждали по большей части политику, экономику, а уж пропустить рассказ князя Петровского о том, как он в мае был на освещении Храма Христа Спасителя в Москве, никто и не смел.
Кэролайн тревожно бродила по залу, ища глазами Клауса. Она измяла свой веер и была готова уже уехать отсюда. Заиграл вальс. Девушка остановилась, задумалась и печально опустила глаза в пол. Но уже через секунду она почувствовала его близость и услышала вкрадчивый, мужественный голос.
- Не желаете потанцевать, мисс Кэролайн? – его лицо осветила улыбка, а одна бровь изогнулась дугой, – или вам больше нравится «графиня»?
Кэролайн задорно засмеялась. С каждой секундой ей казалось, что Клаус становится ей все роднее.
- С превеликим удовольствием!– радостно почти закричала она.
Они оба засмеялись. Мистер Майклсон взял хрупкую ручку графини, обнял ее стан, и они закружили по залу. Он всегда смотрел только на нее: на непослушную выбившуюся прядь, на живые, сумасшедшие глаза, бегающие по всем предметам, что были в зале. И когда Кэролайн вдруг находила его взгляд, Клаус глубоко вздыхал, приоткрыв рот, и с восхищением отвечал ее глазам. Она смотрела на люстры, на черные костюмы, на юбки, кружева, жемчуг, украшающий шеи и руки дам, а потом Кэролайн с наслаждением возвращалась к любимому лицу. Когда стихла музыка, Клаус оставил руки и талию девушки. Затем он улыбнулся своей спокойной, обворожительной и загадочной улыбкой, кивая возлюбленной на дверь, где была комнатка для отдыха. Кэролайн терпеливо выждала, когда он скрылся в дверях, и, подобрав подол платья, побежала через толпу гостей за ним.
Запыхавшаяся, Кэролайн закрыла дверь и прижалась к ней, задорно смеясь. Клаус подошел к девушке неторопливо и припал лбом к ее виску. Наконец, они остались вдвоем.*
Они ждали этого целые сутки с момента последней встречи. Кэролайн со всей своею молодой силой обхватила руками шею любимого и поцеловала его. В ответ Клаус прижал ее талию к себе столь крепко, что от давления его объятий и злополучного корсета Кэролайн начала задыхаться.
- Родненький мой, пусти! – захохотала она.
- Что случилось? Я сделал тебе больно? – обеспокоенно спросил мистер Майклсон, замешкавшись.
- Ты у меня такой хороший, я знаю, и так меня обнимал… – она тяжело вздохнула, – но если б ты только знал, какая беда с этим корсетом: он меня душит!
Они дружно засмеялись: им так хорошо было, что даже представлялось, будто без этих умилительных нелепостей было бы даже скучно.
- Ну… я бы мог помочь, – с еле скрываемой ноткой нетерпения в голосе сдавленно произнес он.
- Да, конечно, была бы тебе признательна, – тихо ответила она, разгадав его намерения, – ослабь, пожалуйста, шнурки.
Клаус немного резко повернул Кэролайн к себе спиной. Расстегнув платье, он ловко ослабил шнурки корсета, услышав при этом облегченный вздох любимой. Он жадно стал покрывать поцелуями ее шею, затем спустился к лопаткам. Его сильные руки со страстью, но с некой сдержанностью сжимали ее талию. Кэролайн тогда и думать не смела, что это останется всего лишь воспоминанием о прошлом…
Она уже совсем забыла вовсе, что шел третий час ночи, что пора ложиться спать. Эта комната: ее стены, потолок, паркет и все, что стояло на полках шкафов поглотило Кэролайн. Взгляд ее зажегся и потух.
Комментарий к 12 Глава. «В тот давно прошедший вечер»
* Был там у нее один любимый дуб – самый огромный и самый старый, у которого она любила читать, петь песни и просто мечтать в одиночестве. - Этот момент навеян песней Isobel Campbell – October’s Sky
* Наконец, они остались вдвоем. - Моя иллюстрация к этому моменту: http://s43.radikal.ru/i102/1208/cd/5db6b782b66a.jpg
========== 13 Глава. «Что такое правда и счастье?» ==========
Мальчику дали имя Нейтан. Так пожелала Кэтрин, потому что хотела, чтоб имя сынишки звучало с фамилией Сальваторе. Как тяжело ей было поверить в ту ночь в то, что она смотрит в личико своего малыша. До этого существование ребенка было чем-то вроде условности, все ждали его, но никто понятия не имел, что он там внутри – живой человек. Теперь он был настоящим: маленьким, беспомощным и кричащим. В шесть утра Кэтрин провалилась с сон, потому что роды измотали ее.
Кэролайн же не спала всю ночь. Она в девять утра сидела на ступеньках крыльца дома, крутя в руках лист подорожника, который уже искромсала на кусочки, отчего он источал пряный травянистый сок. Солнце уже встало, и его лучи бодро ласкали землю и стволы деревьев, в особенности корявый почти почерневший ствол старой вишни. Она давно не цвела, да и казалось, что вот-вот ее изогнутый ствол разломится и деревцу придет конец. Но в этот май она вся пышно зацвела, покрывшись белой душистой шапкой цветов. Кэролайн смотрела на эту вишню и на сердце у нее потеплело. Она сегодня, как это деревце, и сама расцвела, ожила на миг, когда вела сестру до дома.
Первый месяц выдался для Кэтрин особенно тяжелым: она не высыпалась, стала суматошной и забывчивой. С ней сделалось то, чего она так всегда боялась: леди Кэтрин совсем не следила за собой, ходила с просто убранными волосами, не носила украшений, некогда стало ей наряжаться. Вся она растворилась в сыне, но даже и не задумывалась, что может быть как-то иначе. Марфа как могла, старалась ей помогать: ведь сама воспитала своих четверых ребятишек, так еще и маленькую графинечку Кэролайн. Иногда по ночам, когда Кэтрин вспоминала ласковый взгляд мужа, то думала, что надобно скорее написать ему письмо, но потом это забывалось и откладывалось на потом. Так прошло полгода.
Было уже начало декабря. К ужину спустились все жильцы поместья Полетаевых. Кэтрин заботливо играла с сыном за столом и в основном кормила его, а сама закинула в рот пару ложек гарнира.
- Ох, старая голова! Говорила ж я тебе: не суйся, пока горячее, – ворчала тетушка Элизабет на мужа, который в спешке обжегся и застонал от боли, хватаясь за губу.
- Вот я дурак! Елизаветушка, каюсь, что, как всегда, не послушал тебя, – причитал Василий Николаевич.
- Кэролайн, сыграй нам что-нибудь после ужина, милая, – братилась Элизабет к дочери.
- Как пожелаете, маменька. Я давно ничего не играла: освежу хоть в голове парочку сонат, – она даже чуть улыбнулась.
Увидев эту легкую улыбку, Кэтрин вся просияла: она долго ждала этой улыбки кузины.
- Катюша, ответь-ка мне на вопрос: когда же ты соизволишь написать мужу о сыне? Это уже даже как-то неприлично. Я не беспокоила тебя этим вопросом первые месяцы, но, думаю, теперь самое время.
- Я не знаю… – потерянно бросила она, застигнутая врасплох тетушкиным вопросом, – мне и стыдно и страшно. Я даже не понимаю, что скажу ему: я так виновата перед ним. Будет даже справедливо, если он вдруг очень разозлится и не простит меня.
- Сомневаюсь, что не простит. Я по нему все поняла, как только увидела: он из тех особенных мужчин, которых называют «терпеливыми». Хотя я не стану отрицать, что его вина, пусть маленькая, тоже есть: он столь страстно желал тебя заполучить, что совсем забыл все разумное; он ведь не отказался жениться на тебе, хотя мог бы просто помочь деньгами, если ты так важна для него. Но я закончу на этом его обвинять – дело прошедшее, его, как и тебя, можно понять… Эх, люди: их всегда нужно пожалеть и поверить в них. Нельзя людей бросать… – она замолчала, устремив свой взгляд за окно. – Снег идет, – почти певуче молвил ее добрый голос.