Через год меня привезли на все лето. А на следующий день после отъезда родителей я потребовал настоящего молока. В этот период, около месяца, коровы у них не было, и я впервые увидел молоко в стеклянных бутылках, запечатанных крышками из фольги. В Прикумске молоко было на розлив, цивилизация туда еще не дошла, как ни как, а Ставрополь был краевым центром. Ну и дал я им коксу! Это веселье продолжалось минут двадцать, пока дед не задал правильный вопрос:
- А какое молоко настоящее?
Тут все и выяснилось, и я легко дал себя уговорить. Это был акт веры. И с тех пор и до конца жизни он меня ни разу не подвел, он был очень надежным, всегда понимающим больше чем говорилось, и на него можно было положиться во всем. Для своих близких он был готов умереть в любой момент. Это никогда не декларировалось: просто он так жил.
Последние годы я провел с ним множество вечеров, и общение шло в обе стороны. Меня интересовали его истории, а его интересовала гонка вооружений, политика, ядерное оружие, устройство солнечной системы и многое другое. Единственное чего он боялся, так это новой войны.
Дожил он почти до восьмидесяти шести лет и до последнего сохранил ясный ум. Только после его смерти я постепенно понял, что я потерял.
А тогда, в 1964-м, вскоре была куплена очередная новая корова и меня стали отпаивать парным молоком и сливками, более напоминавшими теперешнюю магазинную сметану. Сметана тогда тоже была на развес. За ней ходили со своими банками, в которые, от густоты, она шла тяжело. Разливали ее половниками из двадцатилитровых молочных бидонов…
А еще через год мои родители решили перебраться обратно в Ставрополь. Но это уже скорее моя история, чем история моего деда.