- Здорово, знаком, - первым заговорил ингуш.
- Здорово. Только не припомню, что бы мы знакомы были, - отвечал Илья.
- Знаком, а знаком, - продолжал гнуть свою линию абрек, - ах какой красивый серый лоша, - он зацокал языком. - Знаком, а знаком, отдай мне того лоша. Он ткнул плетью в Гришиного коня, красавца серого в яблоках высокого строевого донца.
- Сейчас! – с готовностью согласился Илья и протронул тачанку так, чтобы абрек остался позади. Гриша покажи ему «лоша»!
Григорий не заставил себя ждать, отвернул угол полсти и сел за пулемет. Поднял крышку и вставил ленту. На привалах они давно набили патронами пулеметные ленты. Одна лента вмещала двести пятьдесят патронов, так что они набили не восемь лент, а девять – патроны для трехлинеек и Максима были одинаковыми. Вот они и решили, что ста пятидесяти патронов для винтовок им хватит, если кого пужать придется.
Лицо Ингуша перекосилось от страха.
- Знаком! Зачем так знаком! Моя пошутил, моя хотел похвалить лоша.
- Мы сейчас тоже пошутим, - процедил сквозь зубы Григорий. Его трусило изнутри, но он виду не подавал, только сильно побледнел, да движения стали слегка замедленными.
- Моя пошутил, не надо лоша, - продолжал Ингуш и огрел своего скакуна плеткой.
Илья тронул вожжи и щелкнул кнутом по передку. Удар получился что надо, как револьверный выстрел и лошади понесли тачанку в противоположную сторону. Григорий накинул полсть на пулемет, что бы зря не пылился. Теперь его трусило по-настоящему. С ним бывало такое и раньше, но как только он пускал первую очередь, трясучка мигом прекращалась. Правда бывало, что после такого припадка он долго не мог разжать пальцы и сидел, стиснув пулеметные рукоятки минут по десять, а то и дольше после окончания стрельбы. Гриша знал точно, что без второго номера шестьдесят верховых не положить, все одно догонют.
- Как думаешь, погонются они за нами? Гриша сказал это не своим от трясучки голосом.
- Так, думаю, сейчас он уже рассказал остальным про пулемет. Так что если через пять минут из-за поворота не покажутся, значит, уже не погонятся. Да и резон-то им какой? Ну, возьмут они нас и то, что при нас, так? А стоит оно того если ты их двадцать человек положишь? А помирать, чай и абрекам не хочется. Если бы им было все равно - так зачем тогда разведчика высылать?
- Да на такой дороге, да тачанку догонять, пожалуй, я не меньше половины, даже без второго номера положу, - уже спокойнее сказал Григорий. Значит, думаешь, не погонятся.
Прошли явно больше десяти минут, потом полчаса. Остановились, запрягли свежую пару, и снова рванули вперед. На этот раз обошлось.
Родные места
Стали подъезжать к Невинке. Места пошли знакомые, езженые. На знакомой развилке Илья свернул с тракта и повернул по лесной дороге на родное Темнолесское.
- Теперь мы считай, что дома, - сказал Григорий. Интересно, что там за власть у нас нынче?
- Наверное, все еще белые. Остерегаться надо.
- А, думаешь, придут товарищи, так не надо будет? – почти весело задал риторический вопрос Гриша.
У обоих было ощущение, что они уже спасены, как-то не верилось, что опасности все еще не кончились. Но осторожность взяла свое – у Поповой караулки зарыли, в приметном месте, пулемет и патроны, завернув все в полсть, а тачанку загнали в кусты, подальше с глаз. Хоть белые в станице, хоть красные – тачанка выдаст их с головой. А у белых к ним счет за дезертирство, а у красных за то, что пошли служить к белым.
Так лесами и доехали до Темнолесски. В станицу вошли ночью, развели по дворам чужих коней. Родственники узнавали печальные вести. За коней мало кто благодарил, хотя почти всех коней, годных к службе, белые реквизировали. Всем наказывали не говорить никому о них. Только под утро добрались по домам.
Друзья уже знали, что белые части в станице не стоят, а разъезды наезжают часто, человек по восемь и по десять. Знали, что круто взялись за окрестные станицы и села деникинцы, и еще больше народу прячется в лесу. Ушедших с царского фронта тоже преследовали, как дезертиров, и они по лесам сидели, назывались зелеными. Говорили, было, их до семисот штыков и двести сабель. А белые звали их бандитами.
Въехал во двор, Мальчика расседлал, поставил в конюшню, засыпал ему овса. Отец, заслышав возню во дворе, вышел на крыльцо. Узнал, обрадовался. Обнялись и пошли в дом. В доме все было по-старому. Мать бросилась со слезами обнимать. Петр поздоровался за руку, он временно жил с отцом, заколотив свой дом.