Крошечная зарисовка. У Машки, понятное дело, вечные проблемы с креплениями. Её снабдили самыми лучшими лыжами, которые только нашлись у моих друзей, и всё равно. Индивидуальная несовместимость отдельно взятого человека с отдельно взятыми креплениями. Вот попытайтесь представить картину. Описанная в предыдущем абзаце тайга. На небе горит ярчайшее сияние, читать можно. Звёзды — с чайное блюдце. Каждая снежинка бриллиантом играет. А по лыжне ползёт на брюхе красивая девушка. Лыжи держит в руках, во лбу фонарь горит, сепульку тянет волоком… Матерится, как ломовой извозчик… М-да. Как будто сборку из рассказов Джека Лондона поставил Театр на Таганке.
Наконец — наступило утро выхода в Олимпийскую. На этот раз оно пришлось не на последний день экспедиции, а на предпоследний. Бродила где-то подспудно мыслишка, что маловато будет одного дня. Раз уж такие препоны были, наверное, много интересного ожидается. Глупо. Если уж кому захочется показать многое, так одного дня на то всегда хватит. Вне зависимости от. Итак, для любителей астрономии — шестое апреля двухтысячного года. Как мы узнали существенно позже — день новолуния, день пресловутого парада планет… И ещё одного астрономического события, о котором несколько позже.
Утро началось с весьма нахального заявления Маши, которая уже прочно заявила о себе как фотоассистентка, фотомодель, повариха, уборщица, и прочая, и прочая — словом, самый полезный член экспедиции, да и только. Насмотревшись накануне ярчайшего и красивейшего, хоть и монохромного, полярного сияния, причём второго подряд, а сейчас проснувшись, выскочив умыться и заценив пронзительную ясность утренней звенящей погоды, Маша объявила: «Вы, мужики, как хотите, а я с этих Железных Ворот никуда не уеду, пока мне на небе не нарисуют такого же сияния, как вчера, но только цветного!» Произошло и второе чудо: Максим впервые за экспедицию изготовил завтрак. И даже печку сам растопил! И никого, кроме меня, не пришлось в такую рань поднимать пинками.
Сворот с буранки, пробитой вдоль главного лога. Дальше по целине. Зима чем ещё хороша — видимостью. Летом опознать место сворота трудно, а сейчас — вон, в полукилометре, та скала парусом, к которой нам нужно выйти, потом придётся метров двести прокорячиться по крупноглыбовому навалу, осложнённому воронками, подняться на двадцатиметровую стеночку, и — вот она, пещера. Лепота…
Метров сто проходим, и вдруг — лыжня. Свежая! Сегодняшняя! Нашу вчерашнюю, по которой ходили в Ломоносовскую, ночным снегопадом изрядно замело, пока шли, даже не видели сворота на неё, а здесь каждая царапинка на каждой лыже пропечатана. Сколько потом ни пытались вспомнить — никто ведь не заметил, откуда лыжня взялась. Шли себе по целине, потом вдруг осознали, что по лыжне идём, назад обернулись — давно уже идём, откуда лыжня подошла, не видно. Один человек в одну сторону. И никаких в том сомнений: рельеф изрядно пересечённый, воронки, каждый пяток метров повороты переступом, на которых всё читается. Без палок и без заменяющего их таёжникам шеста. Собачка вот сбоку бежала, метрах в двух-трёх. Что странно — строго с одной стороны и как бы целеустремлённо. Физики, выведшие уравнение кривой, которую так и назвали «кривая, по которой собака бежит за хозяином», могут отдыхать. Прямо бежала, ни разу не перечеркнув хозяйский след. Впрочем — фиг их знает, этих охотничьих собак, как они зимой себя ведут да на глубоком снегу. Может, силы экономят… Лыжи тоже не вполне обычные. Ширина сантиметров двенадцать, длина сто пятьдесят, носы закруглённые. Я подобные знаю только вологодского производства, «Рыбак» называются, на Пинеге они большая редкость, да и в Москве видел лишь одну пару таких, мы её даже напрокат взяли, вон на Маше сейчас, только покороче будут. Идёт себе лыжня, да прямо туда и идёт, куда нам нужно. Метров сто идём по ней, двести… А потом — спускается себе лыжня в вороночку, диаметром метров эдак пятьдесят и глубиной десять, там ещё летом болотистая лужа стояла, доходит до центра. И — пропадает. То есть напрочь. Была и нету. Вот последний отпечаток последней лыжи, каждая царапинка пропечатана, а вот тот хрен, который дальше. Как будто вертолётом подняли, да и то вряд ли — лиственницы над головой корявые такие, разлапистые, снежок вон на лапах нетронутый лежит… Собачка же — не отреагировала никак. Ни одного сбоя в стёжке следов. Исчез хозяин, а собачка побежала себе дальше. Спокойно так, неторопливо, мелкой рысью, если я правильно сей аллюр называю.