где быль, где небыль – не поймёшь.
Глава 4. Богатыри встречают бабу Ягу
Долго ли коротко так шла рать – нам неинтересно.
Вдруг выходит из леса,
из самой глубокой чащи
Чёрт и глаза таращит:
«Вы куды это, витязи ратные?
На вас копья, мечи булатные,
да кобылы под вами устали.
Отдохнуть не желаете?»
– Да, да, да, притомились, наверно.
А где тут, Чертишка, таверня?
«Дык поблизости есть избушка
на курьих ножках, в ней дева (старушка)
пирогами всех угощает,
да наливает заморского чаю,
а потом печь по чёрному топит
и в баньке парит приблудных («мочит»).»
Раззявили рты служивые:
– Тормози, Микула, дружину! —
орут Селяновичу с эхом. —
Утомились братья твои. Приехали.
Что поделаешь, с солдатнёю спорить опасно:
на кол посадят, съедят припасы.
Развернул воевода процессию к лесу
в поисках бабьего интересу.
Подъезжают к избе, заходят;
там баба-краса не ходит,
а лебёдушкой меж столов летает,
чаю заморского разливает
в чаши аршинные,
песни поёт былинные.
А на скатертях яств горами:
капусты квашеной с пирогами
навалено до потолочка.
– Как звать-величать тебя, дочка?
Девица-краса краснеет
да так, что не разумеет
имени своего очень долго:
– Кажись, меня кличут Ольгой.
– Ну, Олюшка, наливай
нам свой заморский чай, —
выпили богатыри, раскраснелись;
глядь во двор, там банька алеет
истоплена дюже жарко
(дров бабе Яге не жалко).
Не жалко ей и самовару:
мужам зелье своё подливает
да приговаривает:
– Кипи, бурли моё варево;
плохая жизнь, как ярмо,
пора бы бросить её;
хорошая жизнь, как марево,
был богатырь – уварим его!
Воины пили чай и хмелели.
Лишь Потык… прислушался он к напеву,
бровь суровую нахмурил,
в ус мужицкий дунул,
усмехнулся междометием,
насупился столетием
и подумал о чём-то своём
(мы не узнаем о том).
А посему «сын полей» не пил – пригублял
да в рукав отравушку выливал.
А бабя Яга (то бишь Олюшка),
как боярыня, ведёт бровушкой,
глазками лукавыми подмигивает,
ласковым соловушкой пиликает
речи свои сладкие.
А брательнички то падкие
на бабью ворожбу:
рты раззявили – ржут!
И Алеша Попович
хочет «Ольгу» до колик:
норовит идтить в опочивальню,
да губы жирны (от еды) утирает
платочком шёлковым, вышиванным,
супружницей в дорогу ему данным.
А как губы жирныя повытер,
так и в деве красной он заметил
две, три неглубокие морщины,
глаз косой и вместо груди вымя.
В обморок упал, лежит, молчит.
Глава 5. Драка богатырей у бабы Яги
А гульбище богатырское гудит:
«Если есть богатырь – будет драка;
если есть на свете честь, то её сваха
в кулачных боях опохмельных
да в сценах сладких, постельных.
Народится сынок —
богатырчик тебе вот!
А коль снова девка,
значит, все на спевку:
гой еси, гой еси,
ходят бабы, мужики
по дорогам, по дворам
сыты, пьяные в хлам!
Если есть богатырь – будет драка;
если есть на свете честь, то её плаха
навсегда на планете застрянет:
не хотели мы пить, но тянет.» —
пели воины такую песню
и жизнь казалась им неинтересной.
Тут встал Святогор
и сказал (казалось с гор):
– Была бы баллада,
но как-то не нада;
была бы идея,
да брага поспела;
выходи-ка, Илья, дратися,
коли делать больше нечега.
И поднялся Илья Муромец
да закричал (как будто с Мурома):
– Гой еси, добры молодцы,
да не перевелись богатыри
на земле чёрныя пока што!
А кто не битися, махатися,
тот под столом валятися. —
и пошёл на Святогора в бой кулачный.
«Что ж ты делаешь, мальчик! —
с неба (вроде бы) всплакнули боги. —
Ты пошто полез на сына бога Рода,
да на брата родного Сварога.
Но куда тебе, прыщу,
завалить вон ту гору?»
А Илья Муромец,
то ли от ума, а то ли от тупости,
взял лежащую рядом дубину
и по ноженькам святогоровым двинул.
Сразу подкосился богатырь-гора —
это из-под ног ушла черна земля.
И упал богатырь, и не встал богатырь.
«Второй туда же, – бабка Яга подумала
и дров в печурку подсунула. —
Гори, гори, моя печка,
всё сожги, оставь лишь колечко
обручальное с пальца Алешки.»
А мужики, мужики, мужичошки
медовухой заткнули дышло,
вот тут-то дух богатырский и вышел
из нашей дружины