и пирища наши не хуже,
да и киевский князь получше
бояр московских купеческих;
возвращается пусть в отечество!
Топнула девушка ножкой,
брякнула яркой серёжкой
и сокола в небо пустила.
Тот с невиданной силой
полетел, помчался к былинным.
Через три денька был у дружины,
опустился на стол самобраный,
нарёкся гостем незваным
и стал потчиваться, угощаться
да пенным пивком баловаться.
А как наелся, напился,
вставал средь стола, матерился:
«Ах ты, чорт Алешенька окаянный,
в чужом доме холёный, званный
сидишь на пиру, прохлаждаешься,
а супружница твоя убивается —
ждёт мужа домой скорее,
час от часу стареет!»
Как услышал Алёша слова такие,
вставал со стола: – Плохие,
ой да поганы мы, братцы,
пора нам домой сбираться!
Домой так домой. «Чё расселись?»
Богатыри оделись,
обулись попроще – походно
да взглядом уже не голодным
московские земли окинули
и к Киеву-граду двинули.
А кота с собою прибрали —
пригодиться ещё голодранец
с нечистью всякой бороться,
а Добрыня пусть остаётся.
Ну и Пленкович Чурило остался —
за ним бегать никто не собирался.
Ай да шесть богатырей,
ай да шесть ратных витязей
через луга, поля, леса перешагивают,
через реки буйные перескакивают,
озёра глубокия про меж ног пускают,
в общем, от края до края
мать Рассею обошли
и на заставу родную пришли.
А на заставушке богатырской
Василий Буслаев с дружиной
границы свято оберегают —
щи да кашу перловую варят.
Вот те и ужин:
в пору – не в пору, а нужен.
Вы столовайтесь, вечеряйте,
а я к жене поскачу, к Настасье! —
сказал Алёша Попович, откланялся,
(на кашу всё же позарился)
и прямоезжей поехал дорожкой.
Вот он к жинке стучится в окошко,
та выходит, супруги целуются
(раззявила рот вся улица)
и в покои идут брачеваться.
Ну и нам пора собираться
да по домам расходиться.
Пусть мирно живёт столица,
а в ней царь наш последний Вова.
/До свидания, я автор, я Зубкова./
Ой Русь царская да столичная,
и кого б ты ни боялась – безразлично нам!