— Нет, что ты? — Сергей поднялся, налил воды из графина. — Хочешь? — кивнул на графин. — Ты сиди. Но если можно, без нотаций. Сам все понимаю.
Сел, рядом поставив стул, лицом к лицу:
— Ну и пальцы у тебя! Железные, — кивнул на свой локоть.
— Спортом занимаюсь. Я ведь сам в училище поступил со второго захода. Сердце слабенькое, то да се.
— А у меня в натуре какая-то слабина. Честно говорю. Вот так. Ты хоть знаешь, кто мой дурацкий рапорт — коту под хвост? Он, Углов, помог. Знаешь, из-за чего я тогда на тебя вскипятился? Только не смейся. Из-за ревности.
— Сергей, а ведь действительно майор Углов мой крестный. Хочешь, расскажу эту историю?
…Год назад таким же ясным днем лейтенант Малышев вылетел на «спарке» вместе с майором Угловым. Это был его второй вылет в лейтенантском звании.
Взлет выполнил уверенно, машина быстро набирала первые десятки метров высоты. Но вдруг — резкое торможение, настолько резкое, что Илью бросило вперед, ремни впились в плечи. Лишь потом дошло до сознания: самопроизвольно включился форсаж. И уже в первую секунду услышал он по самолетно-переговорному устройству спокойный голос Углова:
— Ручку полностью на себя, не давайте машине снижаться!
На земле все замерли. Самолет с круто поднятым носом шел в горизонтальном полете. Он словно рвался в небо, бессильно, но рвался и, послушный воле летчиков, отдавал не всю высоту, а лишь метры ее. Сорок метров, тридцать пять до земли…
Углов, переключив все управление на себя, тумблерами переводил двигатель на наивыгоднейший режим работы, закрывая сопло турбины.
Тридцать метров… Самолет проваливается, нет еще тяги. Потеряна. Но вот последнее спокойное переключение тумблеров, и двигатель постепенно выходит на максимальную мощность. Самолет, словно не веря еще сам себе, прекратил снижение. Вот уже он плавно перешел в набор высоты…
На земле потом нашли причину случившегося. Замкнула капля олова меж двумя небрежно запаянными на двигателе контактами. Замкнула после удара убранного шасси…
Через час «спарка» снова ушла в небо. С Угловым и лейтенантом Малышевым. И с другим лейтенантом. И с третьим. Углов учил их летать. Учил авиационной грамоте и смелости.
Лейтенанты… Сколько же прошло их через «спарку» Углова! Они привыкли к нему, как привыкли к мысли о том, что у тебя есть аэродром, есть небо. Спокойный, широкоплечий, надежный, майор был и есть для лейтенантов неотъемлемой частью неба и аэродрома…
— Слушай, пора спать, — спохватился Илья. — Завтра столько работы. А ты — забудь про тот рапорт и мой разговор. Я ведь вдвойне виноват, перед тобой и майором Угловым. Он крепко на меня обидится, если узнает, что я такое ляпнул.
Сергей промолчал.
И вообще первые дни он работал молча. Лишних вопросов не задавал, отвечал лаконично. Он словно приглядывался к эскадрилье. Потом, когда вошел в ритм боевой учебы, так же молча сломал себя. Дольше других задерживался у самолета, у тренажера. Дольше других засиживался над наставлениями.
Как-то, оставшись в учебном классе эскадрильи, достал кисточку, тушь, листки ватмана. Обновил документацию, несколько стендов.
Утром, заметив это, майор Углов, отыскав его взглядом, одобрительно кивнул. На занятиях и тренировках Углов оказывался рядом с молодым офицером, помогал глубже познать процессы, происходящие в самолете на различных режимах работы в небе. Подбрасывал вводную за вводной. Да такие, что требовали мгновенной реакции, отточенного автоматизма. Разумеется, на основе знаний.
Лейтенант Касатов стал все чаще сам искать встречи с Угловым. Ловил себя на мальчишеском желании поднять руку: «Спросите меня, товарищ майор, я знаю!» Он вбирал в себя каждый совет, каждое замечание командира звена, командира эскадрильи. В небе перенимал каждый командирский расчет, метод, действие.
— Ну как там у вас Касатов? — спросил Углова при встрече подполковник Свиридов.
— Работает, летает.
Майор Углов не спешил с выводами. Учеба идет нормально, но как лейтенант покажет себя в полетах на боевое применение?
Касатов стал замечать, что во всем копирует майора Углова: в манере разговаривать, в походке. Однажды, возвратившись на аэродром после полета парой, подошел к Углову. Ждал похвалы. Отчего же тот молчит?