Можно привести еще пример, как в народных сказках проявляется мудрость народа, отмечающего подобные же отклонения от нормы. Скажем, в сказке о мужике и медведе рассказывается, что в первый год герои посеяли картошку. Мужик решил взять себе корешки, медведь же — вершки и прогадал. Тогда на следующий год медведь заранее объявил, что возьмет на этот раз корешки, а мужику отдаст вершки. А посеяли они теперь пшеницу, и опять медведь прогадал. Так медведя подвела логика.
К. Шорлеммер в своей «Истории органической химии» рассказывает, что один из самых тупых учеников Дальтона на вопрос: «Что такое атомы?» — ответил: «Это деревянные квадратики, которые выдумал мистер Дальтон».
Я не буду подробнее разбирать эту проблему, мне важно было отметить только одно: что барьеры (ППБ) действительно реально существуют, если их нарушение и заметное отклонение в их образовании в ту или иную сторону могут служить симптомом психического заболевания.
Физические барьеры слепоты, глухоты и немоты. До сих пор мы говорили о барьерах и их преодолейии с помощью трамплинов, имея в виду исключительно область человеческой психики. Под барьерами мы понимали временные препятствия познавательно-психологического характера, возникающие на пути к открытию истины и выполняющие попеременно две функции: сначала оградительную, ватем — тормозящую. При этом выполнение ими первой (оградительной) функции прямо способствует научному прогрессу; вторая же их функция должна быть обязательно преодолена, дабы прогресс науки мог совершаться и далее.
В заключение же этой главы мы поставим вопрос: а не может ли барьер, вообще говоря, носить не только познавательно-психологический характер, но и физический или физиологический? А в этом случае чем он будет отличаться от ППБ, а в чем будет сближаться с ним при всем его своеобразии?
Несомненно, что ППБ как явление специфически психологического порядка присущи исключительно человеческой психике, которая связана с нормальным функционированием всех органов чувств человека. Что же особенного вносят сюда болезненные явления, связанные не с патопсихологией, как это мы видели в предыдущем случае, а с выбыванием из строя одного или нескольких органов чувств, как это мы видим у слепых или глухих, а в особенности у слепоглухонемых? Ведь совершенно очевидно, что в таком случае нарушается нормальное функционирование всей человеческой психики, хотя патопсихологические явления могут полностью отсутствовать и сам человек, лишенный тех или иных органов чувств, может быть вполне психически здоровым.
Очевидно, что в случае слепоты или глухоты возникает частичная преграда между человеком, лишенным соответствующего органа чувств, и внешним миром, а также между ним и другими людьми по части непосредственного общения с ними. Однако в этом случае один из органов чувств (скажем, слух) берет на себя задачу восполнить отсутствие другого органа (зрения), хотя бы и не полностью, а только частично. Или наоборот: язык жестов (видимый глазом) заменяет собою язык звуков (не слышимых ухом). Здесь на помощь слепому могут приходить другие органы чувств человека.
Л. Толстой рассказывает, как пытались слепому объяснить, что такое белый цвет. Говорили: «Он такой же, как у снега». — «Значит, — заключил слепой, — такой же холодный и тающий в руках». Тогда поясняли: «Как у сахара». — «Значит, такой же твердый и сладкий». Здесь мы видим, как в объяснение невидимого включаются чувства осязания и вкуса.
Интереснейшую информацию по этому вопросу дает этюд В. Короленко «Слепой музыкант». Отмечу только одно место: когда дядя Максим объясняет слепому Петрусю чисто колористическую характеристику звона — «красный» и «малиновый».
Исключительно сложная в познавательно-психологическом отношении ситуация складывается в случае слепоглухонемых, ибо здесь выведены из строя оба главных органа чувств — зрение и слух. Перед педагогами и воспитателями-специалистами встает исключительно сложная — опять-таки в познавательно-психологическом отношении — задача: включить отрезанного почти полностью от мира и от людей человека (особенно если отмеченный недостаток присущ ему с рождения) в этот мир и в совместную трудовую и духовную жизнь с окружающими его людьми.
Я близко знал замечательного педагога-психолога, рано ушедшего из жизни, — А. Мещерякова и четырех его юных слепоглухонемых воспитанников, у которых он сумел развить речь и включить их в жизнь общества. С этими его воспитанниками — Сашей, Юрой, Сережей и Наташей — мне не раз приходилось беседовать и заниматься по философии. Это были четыре по-разному одаренных личности, которые по уровню интеллектуального развития не только не уступали своим здоровым сверстникам, но в чем-то даже превосходили их. Саша увлекался политикой, позднее вступил в партию и стал неплохим поэтом. Юра увлекался скульптурой, сделал прекрасный скульптурный портрет А. Мещерякова. Сережа занялся наукой, изучил английский язык, женился. Наконец, Наташа много писала на этические и нравственные темы; вышла замуж, имеет здорового зрячего ребенка.