Мать вела хозяйство экономно и откладывала часть денег на всякий случай. Когда эта сумма перевалила за сотню рублей, разговоры о корове стали повторяться все чаще и чаще.
Климка хотел, чтобы у них была корова, поэтому он, не задумываясь, обещал свою помощь. Мать погладила его по упругим, как стружка, волосам и спросила у мужа:
— Присмотрел уже?
— Есть на примете… У хозяина корма кончились, а сено нонечь дорогое… Продает… Кличут Зорькой.
— А мы чем кормить будем? Деньги-то небось все уйдут за нее.
— Займем. К лету расплатимся.
— Вот я и боюсь — не надорвался бы ты. Будешь по две смены работать! — вздохнула мать.
Отец обнял ее за плечи.
— Не такие уж мы с тобой старые да хилые — выдюжим! Зато потом полегчает. Корова — она корова! От нее и навоз в дело идет…
Как только посветлело, Климка, погрузневший от сытных пирогов, вышел во двор. Несмотря на мороз, он нарочно не застегнул полушубок, чтобы похвастаться новым ремнем, который отливал черным глянцем на сатиновой рубахе.
Правую руку он держал в кармане брюк. Там, среди конфет, кузнецы бойко постукивали молоточками. «Не прожечь бы штаны!» — подумал Климка, вспомнив про искорки. Он даже нагнулся и потянул носом воздух — паленым не пахло.
Кто-то шлепнул его пониже поясницы.
— Ты что там ищешь? — захохотал Шурка.
Климка повернулся к дружку, хвастливо выпятил живот. Шурка ахнул — такой ремень был только у приказчика в самой большой лавке на их улице.
— А вот еще что! — Климка вытащил из кармана кузнецов и стал высекать искорки перед носом дружка.
— Тебе хорошо! — с завистью вздохнул Шурка. — У тебя батя такой… Ему молот — что спичка! Как ударит — копеечка!
— На! — Климка протянул конфету, чтобы утешить дружка. — А у тебя опять?
— Опять! — Шурка махнул рукой. — Как вчера напился, так и лежит.
Мальчишки вышли на улицу. Здесь уже началось новогоднее гулянье. К кабаку неторопливо, чинно шли пожилые рабочие — опохмелиться после вчерашнего. Расчистив завалинки от снега, у домов сидели женщины в праздничных косынках, щелкали семечки. Посередине улицы с песнями проходили ватаги девчат и парней. Тренькали балалайки. Гармонист красными от мороза пальцами растягивал тальянку.
Под громкий смех всей улицы какой-то подвыпивший рабочий вынес из дома дымящийся самовар и, беззлобно переругиваясь с женой, выскочившей за ним на крыльцо, поставил его на летний столик, сколоченный под окнами. Самовар наполовину погрузился в снежную шапку, закрывавшую стол, а рабочий сел на скамейку и крикнул:
— Катька! Чашку и блюдце! Хочу, чтоб с народом!..
Жена взмахнула руками, запричитала, но принесла и чашку, и блюдце, и чайник с заваркой. Смахнув снег локтем, она поставила все это перед мужем.
— И стыдоба тебя не берет, охальник!
Муж снял шапку, налил чаю, улыбнулся.
— А чего? Какая такая стыдоба?..
Дружно ударили церковные колокола. Ликующий перезвон поплыл над домами, над заводом, над высокими трубами, не дымившими в тот день. Из церкви повалил народ. Вышел и генерал — начальник завода. Сел в богатые сани.
— Его превосходительству ур-ра-а-а! — завопили на улице.
Генерал помахал рукой, и сани тронулись. У дома, где рабочий на морозе распивал чай, начальник завода снова велел остановиться. Холеные усы поползли вверх, обнажив крепкие белые зубы.
Расхохотавшись, генерал крикнул:
— С праздником, Митрич!
Застигнутый врасплох, рабочий вскочил по-солдатски и невпопад брякнул:
— Рад стараться, ваше превосходительство!
— Вижу, что стараешься! Вовсю! Со вкусом, по-русски! — сквозь смех проговорил генерал. — Зависть берет, на тебя глядя. Угостил бы, что ли, чашечкой!
— Катька! — заорал Митрич. — Чашку! Да чистую, смотри!
Стоявшая рядом с ним жена метнулась в сени. Рабочий поставил чайник на самовар, подхватил его за ручки, выдернул из протаявшего снежного гнезда и молодцевато понес к генеральским саням. Куда и хмель девался — не споткнулся, даже не качнулся ни разу. Шел как на параде. Видать, не один год прослужил Митрич в армии.
Запыхавшись, подбежала к саням жена с подносом, прикрытым чистым полотенцем. На нем — вазочка с сахаром, чашка на блюдце. Она ловко налила чаю и с поклоном поднесла генералу. Начальник завода с явным удовольствием отпил несколько больших глотков. Митрич, все еще стоявший с самоваром в руках, осмелел.
— Смотрю я, ваше превосходительство… Вчерась того… Тоже подгуляли малость?
Генерал кашлянул.
— Извини, братец. Не только Новый год, но и новый век: не грех!