— Рано тебе жениться на мне, богатырь русский, не все дела на родной земле ты передеял. А кто говорить станет, что с полпути ты свернул, так тех прямо ко мне посылай.
— Умна ты, Василиса, — отвечает богатырь, со двора выходя. — Да и пес твой тебе под стать.
Нахмурилась Василиса, но ничего не сказала, только посмотрела внимательно на конуру пустую. А как ушел богатырь далеко, спросила, оборачиваясь:
— Здесь ли ты еще, гусляр? Ничего ли не хочешь попросить у меня?
— Здесь, Василисушка. Не о чем просить мне, ибо слышать тебя да видеть тебя, царица моя, величайшая из радостей.
Сощурила глаза дева, ровно две стрелы в грудь гусляру пустила, да и ушла со двора прямо во чисто поле.
День идет да ночь идет, нет Василисы в доме, гусляр один по двору ходит неприкаянным. Посадил семян всяких, что с ветрами налетали, взошли те семена, плоды уж собирать пора. Загадывает гусляр — вернется ли до снега Василисушка?
Вернулась, однако, еще деревья облететь не успели. Руками всплеснула, огород углядев и гусляра подле него.
— Здесь ты еще, гусляр!
— Здесь, Василисушка.
Голову-то гусляр низко опустил, кланяясь, да улыбка такая и сквозь макушку светит.
— Что же ты не ушел? Тридевять дней ты меня не видел, тридевять дней не слышал.
— Не велела ты мне уходить, Василисушка, и не говорила, что срок службы моей вышел. Я и остался.
Улыбнулась Василиса, коснулась головы его склоненной, да в дом пошла.
Присел гусляр на завалинку, струны задумчиво перебирает. Пересохло горло его, язык к небу прилипает, еле ворочается. Сейчас бы меда сытного напиться из ковша резного, милыми руками поднесенного, или хоть воды ключевой из родника лесного начерпать. Глянул по сторонам — пустой двор, только гнездо птичье под стрехой прилепилось.
Усмехнулся гусляр, да и лег почивать. А поутру, едва проснувшись, видит на дороге путника. Идет тот вышагивает, на посох опирается, смотрит вперед смело.
— Богатырь к тебе идет, Василисушка, — говорит гусляр, к стенке прислонясь. — Свататься, видать, хочет.
— Какой богатырь?
— Друг мой знал его. Мужик это, деревенщина, да только мудр он на диво, а где сам силушкой не возьмет, там друзья помогут. Всем он брат верный.
— В верности ему с тобой не тягаться, — улыбнулась Василиса. — Знаю я Илью, и в доме его приму.
Потемнел лицом гусляр, но кивнул только, подальше в огород ушел, чтобы на проходе не стоять.
Вошел Илюша, крестьянский сын, во двор, поднялся на крыльцо высокое, стукнул в дверь трижды. Пустила его дева в горницу, медом потчует да хлебами, о подвигах его слушает. Богатырь рассказывает не хвастаясь, друзей-товарищей помянуть не забывает, прежде себя других восхваляет. Да только стоит Илюше попробовать о делах сердешных заговорить, тут же на другое Василиса поворачивает, словно кошка верткая от рук уворачивается. Раз о Соловье Разбойнике вспомнила, другой об Идолище заморском, третий о камне путеводном, все Илья рассказывает, головой кивает, да снова на сватовство намекает. Сидит он у печи, а Василиса у окошка, и слышит Василиса голос негромкий, что другие богатырские деяния подсказывает, да не те, что Илья сам совершил, а те, что други его содеяли, да все больше о том, как в бою с девицами сталкивались и женились на них. Склонил богатырь голову русую, а Василиса улыбается.
— Хочешь ты жениться, потому что други твои переженились все. Да только они невест своих в бою распознали, а ты ко мне пришел. Возвращайся на землю людскую, Илья, встретишь и ты еще богатырку свою. А кто говорить станет, что с полпути ты свернул, так тех прямо ко мне посылай.
— Добра ты, Василиса, — отвечал богатырь, со двора выходя. — Да и птица твоя тебе под стать.
Призадумалась Василиса, но ничего не сказала, только посмотрела внимательно на гнездо пустое. А как ушел богатырь далеко, спросила, оборачиваясь:
— Здесь ли ты еще, гусляр? Ничего ли не хочешь попросить у меня?
— Здесь, Василисушка. Не о чем просить мне, ибо помнить лицо твое и руки твои, царица моя, величайшая из радостей.