Сам схимонах Иларион, как я слышал, меньше всего желал стать ересиархом или раскольником, но он не избежал того же рационалистического соблазна: дать определение тайны боговедения в словесных формулировках, раскрыть ее в рассудочной плоскости. И, кажется, до конца жизни так и не понял своей ошибки.
Имяславие могло остаться поэзией молитвы, но схимонах Иларион захотел стать богословом молитвы и этим перешел грань между гимнографией и богословием. А священник Павел Флоренский и другие ученые апологеты имяславия сделали из него новую отрасль гностицизма386. Отец Серафим не разделял взглядов тех монахов-имяславцев (назовем их радикалами имяславства), которые буквально понимали слова преподобного Григория Синаита: «молитва - есть Бог». Он говорил, что это высказывание относится не ко всякой молитве, а только к благодатной. Из этого я заключаю, что отец Серафим не разделял слепого буквализма, подобного буквоверию старообрядцев. К тайне можно приблизиться только через символ. Именно в молитвенном делании человек ощущает приближение символа к Символизируемому. Высший словесный символ - это имя. В глубокой молитве символ как бы оживает в душе человека, и он субъективно воспринимает действие Божие через имя и само имя - в некоем мистическом единстве с Именуемым. Объективно они не становятся тождественны друг другу, символ и Символизируемый не могут стать единосущными или моноэнергетическими - они разноприродны, и символ не имеет своей автономной энергии. Но в благодатном состоянии молитвы человек может субъективно воспринимать их не рассудочно-аналитически, а в некоем эмоциональном единстве.
Язык мистиков имеет свой стиль, свои средства выражения: иносказания, образы, метафоры и т.д. Он призван выявить ассоциативные связи и найти подобное между видимым и невидимым, чтобы помочь душе включиться в родственный ей духовный мир. Для мистика слова: «Имя Иисуса есть Бог» - это воспоминание о переживании в молитве и о том состоянии, когда душе человека, призвавшего имя Божие, через благодать открывается Бог. То же самое выражение на языке богословской терминологии будет представлять собой нелепость, а попытка догматизировать символический образ может перейти в ересь.
В самом имяславстве не было единства. Только на первый взгляд это учение могло показаться цельным. На самом деле, оно, как и старообрядчество, состояло из нескольких течений и представляло собой целый конгломерат мнений и взглядов. Схимонах Серафим принадлежал, если можно так сказать, к умеренным имяславцам.
Одну, немногочисленную, часть имяславцев составляли монахи, которые испытали глубокие мистические переживания и благодатные молитвенные состояния. Имя Иисуса Христа было дыханием их сердца и светом их жизни. Они хотели прославить имя Иисуса, но в этом порыве отождествили словесный образ с живым Первообразом. В своем воодушевлении они не поняли, что эмоциональное познание не может быть абстрагировано от непосредственного мистического опыта и заменено словом. Они не столько утверждали, что имя Иисуса есть Бог, сколько боялись через отрицание потерять это имя из своего сердца. Они боялись, что после такого, по их мнению, отречения от благодати испытываемый ими в молитве свет имени Иисуса Христа ослабится или померкнет в их душах. Здесь можно говорить о неточности, о неправильной интерпретации мистического опыта, но еще не о ереси.
Святой Григорий Богослов писал, что для спасения достаточно очищения души, а для занятия богословием необходимо знание философии.