— Вот именно, — подхватил Павлов. — Пока тепло не связалось с едой, раздражение теплом рассеивается по всей коре больших полушарий. — Он сделал широкий жест руками. — А как только связь возникла, раздражение собирается в одну точку и начинает в нее долбить. На это возникает в мозгу противодействие — торможение. И рано или поздно «долбление» приводит к такому состоянию, когда торможение разливается по всему мозгу. Вот вам и сон.
Да, теперь это ясно. Сон — разлитое торможение. Торможение, которое приводит в покойное, бездеятельное состояние весь головной мозг.
Покой, отдых мозга. Какая же важная для медицины задача — научиться управлять этим состоянием!
«Покой и деятельность, — говорит себе Павлов. — Тормозное и раздражительное состояние — это два основных состояния мозга. Найти, от чего они зависят, — большое дело».
Работа мозга требует какого-то минимума раздражения извне. Он вспоминает недавно виденного больного, оставшегося всего с двумя окнами в окружающий мир — одним глазом и одним ухом. Закрыты окна — и сознание затуманивается. Но это не тормозное состояние. У больного мозг впадает в полное бездействие. А торможение — это работа. Она требует тоже каких-то воздействий извне. Длительное накопление раздражения, «долбление» в одну точку — вот что приводит к развитию торможения и его рассеиванию в веществе мозга, вот что вызывает сон.
Ключи к решению труднейших задач чувствует в своих руках Павлов.
Он думает теперь о загадке сна неотступно. Открытие условий сонного торможения — это новый шаг к власти над работой больших полушарий.
Полную, неограниченную власть над работой больших полушарий принесет миру «настоящая» физиология головного мозга.
«Наука в современной жизни» — называется статья Тимирязева. Павлов читает ее залпом, не отрываясь, от начала до конца.
«Факты заставляют нас с тревогой вглядываться в будущее нашей науки в нашем обществе», — читает Павлов.
«…Прежде у нас была одна забота — спасать от мрака светом науки, — читает он. — Теперь появляется другая — спасать науку от настигающего ее мрака».
Он опускает книгу на стол. Бодрая, мужественная статья! Да, Павлов не одинок в своей борьбе. Тимирязев — надежный, преданный союзник. Пока живут такие люди, как он, за науку бояться нечего. Она будет жить и двигаться вперед, громя и разрушая все возникающие перед ней препятствия.
Павлов поднимается из-за стола, глубоко взволнованный прочитанной статьей, стоит у окна кабинета насупясь, опустив сжатые кулаки на подоконник, сосредоточенный, хмурый, суровый.
Он уже не выступает в Обществе русских врачей — сюда для Павлова дорога закрыта. Но есть другие места, есть другие научные учреждения. Он готов, наконец, защищать свои убеждения и перед теми, кто прямо стоит поперек его дороги, — перед философами и психологами, проевшими зубы на защите «бессмертной» души от посягательств физиологии. Он готов воевать и с теми, кто посвятил себя зоопсихологии — науке о душе животных, если им угодно называть наукой гадания о «внутреннем мире» бабочек и собак.
Он снова поведет в бой испытанную и закаленную армию — факты. Он готов отвечать на любое возражение. Но он потребует одного — чтобы его противники сумели объяснить все приведенные им факты. И второе его требование, еще более обязательное, — это чтобы со своим объяснением в руках его противники сумели предсказать объясняемые явления.
«Да, да, именно предсказать! — думает Павлов. — Тот, кто предскажет, тот будет прав сравнительно с тем, кто не сможет предсказать. Это уж будет означать банкротство последнего!».
Он покажет им результаты своих последних опытов. Он заставит их убедиться в том, что во власти физиолога — действительно предсказывать явления, происходящие в веществе мозга в ответ на определенные воздействия. Это будет жестокий бой, но Павлов заставит противников признаться в банкротстве.
…Он не шел, а почти бежал с заседания философского общества. Бой кончился… Он шагал по пустынным улицам ночного Петербурга, все еще продолжая мысленно спорить с разгромленным и обращенным в бегство противником.
В ночном мраке его воображение рисовало их лица, искаженные бешенством, бессильной злобой, отчаянием. Философы, психиатры, неврологи, зоопсихологи, писатели — кого только не было на этом заседании! С ожесточенными, яростными жестами, путаясь в широких рукавах подрясника, что-то кричал в лицо Павлову со своего места протоиерей Смирнов. Ничего не поделаешь, батюшка, богословию лучше не ввязываться в борьбу с наукой — жила тонка, не выдержит.