Он обрушивает на Лэшли нескончаемый поток фактов. Он язвительно разбирает эксперименты самого Лэшли, разоблачает ошибки американца, высмеивает его высокопарное невежество.
«Человек, как и всякое другое тело в природе, подчиняется неизбежным и единым всей природе законам, — говорит Павлов. — И способ его изучения должен быть тот же, что и для остальной природы: изучение его частей, связей между ними, связей с окружающим миром — и, в конце концов, понимание их общей работы и управление ею».
Так говорит великий материалист отщепенцам от науки, жуликам, наряжающим вековые заблуждения и суеверия в нарядные одежды ученых слов.
Он не прекращает борьбы до последнего дыхания.
Каждую среду, ровно в десять часов пятнадцать минут, открываются двери в одной из больших комнат Физиологического института. За длинным столом его уже ждут сотрудники — друзья и боевые соратники.
Старый знакомый Павлова — Шеррингтон — был разоблачен на одной из «сред» как защитник мракобесия, как противник настоящей науки.
Никогда бы не пришло Павлову в голову умалять научные заслуги Шеррингтона. Что говорить, ученый был крупный и сделал в физиологии немало. Но измены науке, открытого перехода в лагерь защитников бессмертной души Павлов не мог простить никому.
Разговор о новой книге английского физиолога готовится давно. Еще в прошлую среду Павлов сказал о Шеррингтоне несколько крепких слов.
Книга называется «Мозг и его механизм». Что же, Шеррингтону и карты в руки. Всю жизнь он занимался нервной системой, правда больше нижним отделом мозга, чем верхним. Так к какому же заключению приходит этот ученый?
— Он, оказывается, до сих пор вовсе не уверен, что мозг имеет какое-то отношение к нашему уму. Вы подумайте, — возбуждается Павлов, — человек проел зубы на этом деле, а до сих пор не уверен в отношении мозга к уму! Какое недомыслие! Больше того, он заявляет, что наши знания о нервной системе опасны, они возвращают нас к животному состоянию. И это ученый человек, физиолог! — Он негодующе швыряет книгу на стол. — Каким образом можно выступать против изучения мозга? Зачем такую ерунду печатать?
Он опять берет книгу и сердито ее перелистывает.
— То-то он мне двадцать два года назад в Кембридже говорил, что мои условные рефлексы не будут иметь успеха в Англии, потому что они пахнут материализмом. Очевидно, он говорил о себе. — Павлов качает головой. — В семьдесят лет — и такие явные признаки одряхления! Только так и можно сделаться таким заклятым анимистом.
Это самая ругательная кличка в устах Павлова — анимист (от слова «анима» — душа), защитник бессмертной и нетленной души.
Он презирает людей, допускающих хотя бы ничтожный оттенок сомнения в возможностях познания.
Да, Павлов уверен в том, что ничего непостижимого нет и в самом сложном явлении природы — работе сознания.
Рефлексы — ответы на воздействия внешнего мира, от самых простых до неимоверно сложных. Вот все, что может физиолог обнаружить в работе мозга. И с этого воззрения Павлова не сбить никому. Отражение мира — вот что такое сознание. И что бы ни говорили Павлову об особых свойствах человеческого ума, он твердо стоит на своем. За ним великая правда жизни.
Павлов строит величественное здание новой психологии — науки о сознании, в фундаменте которой лежат незыблемые законы работы больших полушарий головного мозга.
Эта психология — учение о том, как вещество мозга, воспринимая раздражения, идущие из внешнего мира, порождает в ответ высшее проявление жизни — сознание.
В этой психологии нет места никаким свойствам сознания, не связанным с работой мозгового вещества.
Эта психология сливает воедино науку о сознании и науку о работе головного мозга.
Вот почему старая психология, верующая в бессмертную и нетленную душу, идет в атаку против учения Павлова.
Битва начата. Она не прекращается ни на один день. Ожесточенно, яростно, упорно Павлов громит противника, не оставляя камня на камне от его позиций.
Он перетряхивает все их возражения против теории рефлексов, он выворачивает все их нападки на ассоциации, он безжалостно обнажает изнанку их убогих мыслей, открывая главную, скрытую, замаскированную мысль — о двойственной природе человека.
Бессмертие души, населяющей смертное тело, — вот что защищают противники Павлова.